Сергей Москвин - Пифия

Тот не заставил себя ждать. На лицо Гончей упала тень, и костер заслонила фигура разыскиваемого ими дикаря. Вместо набедренной повязки на нем был разгрузочный жилет Тевтона и его камуфляжные штаны. В руках дикарь держал армейский нож, надо полагать, тоже принадлежавший Тевтону, который, судя по окровавленному лезвию, он только что использовал по прямому назначению.

– Смотришь. Жива. Я радуюсь, – произнес дикарь непонятные слова, заглянув в лицо Гончей, и действительно улыбнулся.

Улыбка странным образом омолодила его безволосое лицо, сделав его почти детским. Щуплая фигура тоже не отличалась атлетизмом, разгрузочный жилет и армейские штаны болтались на нем, как на вешалке.

«Да он совсем мальчишка!» – с изумлением сообразила Гончая. Она перевернулась на спину и села, чтобы лучше рассмотреть дикаря, чем снова вызвала у него улыбку.

– Я хороший охотник, – объявил он и постучал себя в грудь рукой с ножом, оставив на жилете кровавый отпечаток лезвия. – Ты плохой.

Удивительно, но вторую фразу он произнес с той же довольной улыбкой, что и первую.

– Почему я плохой? – спросила Гончая, чтобы хоть что-то спросить. Непонятная радость дикаря настораживала даже больше, чем окровавленный нож в его руке.

– Люди машин плохие. Забыли червя. Стреляют, убивают друг друга. – Вещая о своем, дикарь так размахивал ножом, что несколько капель крови сорвались с клинка и упали Гончей на связанные руки. – Ты дочь машин. Плохая. Мясо вкусное.

– Мясо?

– Мясо. – Дикарь снял с огня свой самодельный вертел и помахал им перед лицом пленницы.

Гончая невольно отшатнулась. На вертел оказалась насажена человеческая рука. Только вместо кожи ее покрывала спекшаяся, местами обуглившаяся корка. Мизинец, безымянный и средний пальцы отсутствовали, большой и указательный превратились в безобразные сморщенные стручки.

– Вкусное мясо, – повторил дикарь, потом впился зубами в большой палец прожаренной на огне руки и откусил его.

Гончую передернуло. Она не была наивна и прекрасно знала о существовании в метро каннибализма. Знала, что на обнищавших станциях голодные, доведенные до безумия люди ели своих умерших родственников, даже собственных детей. Но они всегда делали это втайне от остальных, понимали, несмотря на свое безумие, что совершают нечто ужасное. Однако дикарь так не считал и, как показалось Гончей, даже гордился собой, своей ловкостью, умением добывать дичь и готовить пищу. Обглодав откушенный палец, он выплюнул в костер кости и погладил себя по животу.

– Сытый. Больше не хочу. Ешь. Мясо много.

Кусок обугленной плоти неожиданно ткнулся Гончей в лицо, заставив ее опрокинуться на спину.

– Не хочешь, – не то спросил, не то объявил дикарь. – Хорошо. Есть потом. Я и ты. Когда голодный.

Вертел шлепнулся в пыль возле костра.

– Меня тоже съешь? – спросила Гончая.

– Есть, есть, – обрадованно закивал дикарь. – Дочь машин вкусная. Потом. Мясо много.

Он указал в сторону, где возле стены были сложены друг на друга куски разделанного трупа. Клеща? Тевтона? Или обоих?

– Родитель любит меня, – продолжал вещать дикарь. После еды ему захотелось поговорить.

– Какой еще родитель?

– Великий червь! Любит, спасает, дает еду. Дома нет мясо, мало. Не пойду домой. Буду здесь. Сытый. Мясо есть, ты любить.

С этими словами дикарь опустился на корточки возле Гончей и крепко ухватил ее за грудь. Однако! Так вот что означала последняя фраза.

– А любилка не отвалится? – ответила она, пытаясь сбросить его руки.

Избавиться от чужих рук не удалось – мальчишка оказался проворным. Гончая решила сменить тактику. Перестала вырываться и замерла, а когда дикарь запустил руки ей под одежду, ударила его сцепленными ладонями в висок. Самозваный любовник обмяк и кулем повалился на нее. Гончая обхватила его локтевым сгибом за горло, чтобы свернуть шею, но в последний момент ее что-то остановило.

Откуда ни возьмись, возникло ощущение, что Майка сейчас наблюдает за ней, да еще в голове зудела неотвязная мысль о том, что она собирается убить ребенка. Хотя этот ребенок-людоед сам не собирался ее щадить.

«Позже сочтемся», – решила Гончая и принялась распутывать стягивающие запястья провода.

Тот, кто связал ее, не имел в этом деле опыта и необходимых навыков, Гончая сразу это поняла. Тем не менее избавиться от пут оказалось непросто, лишь после того, как Гончая ослабила зубами узлы, дело пошло быстрее. Она успела освободить руки и взяться за провода на лодыжках, когда в мозгу раздался пронзительный Майкин окрик: Берегись!

Гончая не стала анализировать, как и почему она слышит запертую в бункере девочку, а вместо этого упала на бок и откатилась в сторону. Воздух над тем местом, где она только что сидела, рассек клинок, направляемый юношеской, но уже твердой рукой, рукой убийцы.

Следующий выпад дикаря Гончая блокировала вскинутыми ногами – лезвие скользнуло по подошве, рассекло рант ботинка, лишь чудом не распоров ей ногу. Но и Гончей не удалось ни выбить у противника нож, ни сломать ему руку.

Дикарь не владел приемами ножевого боя, но компенсировал их незнание поразительной быстротой и ловкостью. Клинок мелькал перед глазами, Гончая вертелась на земле, уклоняясь от его ударов. Несколько раз он вскользь все же достал ее. Раны оказались поверхностными, Гончая это чувствовала, но порезы сразу стали обильно кровоточить. Если бы у нее тоже был нож или палка, да хотя бы камень. Но ничего полезного под руку не попадалось.

Не подпускай его! – кричала у нее в мозгу Майка и еще что-то непонятное. – Огонь, костер, полено!

О чем это она? Улучив момент, Гончая обернулась к костру и сразу поняла, что девчонка имела в виду. Когда противник снова бросился на нее, она выхватила из костра горящую головню и ударила его по вооруженной руке. Дикарь не выронил нож, это было бы уж слишком большой удачей, но он рефлекторно отдернул обожженную руку и на мгновение отвел оружие в сторону. Но именно мгновение чаще всего решает исход схватки. Гончая опрокинула противника наземь ударом под колени и для острастки еще ткнула пылающей головней в лицо. Потом вырвала из руки нож, когда он катался по земле и корчился от боли, и прижала лезвие к горлу.

– Одно движение – и тебе конец.

Парнишка оказался сообразительным, понял, что она не шутит, и затих.

– Три дня здесь шаришься, – продолжала Гончая. – Рассказывай, что видел, кого встречал.

Молчание. Дикарь лишь недоуменно хлопал своими выпученными глазами.

– Ну! – она слегка шевельнула рукой. Из-под прижатого к горлу лезвия одна за другой выкатились две капли крови.

– Люди машин. Много. Ходят туда-сюда. Громко стучат, – зачастил распластанный на земле дикарь.