Борис Батыршин - Крымская война. Соотечественники (СИ)

Штакельберг похлопал юнкера по спине, тот помотал головой и просипел что-то матерное.

- Вот так! - довольно сказал Шестобросов. - Теперь еще глоточек - и совсем отпустит.

Штакельберг осторожно понюхал фляжку.

- Вы звери, господа! - выдавил, наконец, Адашев. - Лицо у него раскраснелось, глаза блестели вполне осмысленно. - Я-то думал - коньяк, или на крайний случай, самогонка, а тут...

- Обижаете, граф! Чистейший ректификат, девяносто шесть оборотов!

Сверху затарахтело, над дорогой прошли два этажерчатых аэроплана.

- Это, что ли, ваши дрыны? - лениво осведомился Шестобросов. - А с виду - самые вульгарные «Ньюпоры», у меня брат на таком летал на австрийском фронте.

- Да нет, я же говорю, тот маленький совсем, а эти...

На обочине, шагах в двадцати от «Фиата», вырос дымный султан, по ушам стегнуло рассыпчатым грохотом.

- Возду-у-ух!

I

База авиаотряда

ЮжФронта

«Фарман» зарулил на стоянку. Мотор чихнул несколько раз и замолк.

- Все, съемщики, вылазьте. И не забудьте богу свечку поставить - считай, заново родились!

- Темный ты человек, хоть и авиатор! - буркнул Карякин, перебрасывая ногу через край кабины. - Сколько годков по небу летаешь - вот скажи, видел там хоть завалящего ангела?

- Дурак ты, прости господи! - отмахнулся пилот. - Сам едва в ангела не обратился, а зубоскалит! Что ты за человек такой неосновательный?

- Это ты к товарищу моему обращайся, он тебе про ангелов все основательно обскажет! Некрасов, ты ж из жеребячьего сословия?

- Дядька меня воспитывал, священник. - отозвался из кабины второй, тощий, высокий, с узким интеллигентным лицом. - И вообще, хватит болтать, держи камеру...

- Поп воспитывал? - удивился Карякин, принимая замотанный чистой тряпицей ящик. Из-под тряпицы высовывалась гнутая латунная ручка. - Зачем же ты, едрена шишка, в Красной Армии очутился? Мобилизован, что ли?

- Доброволец.

- Бывают такие чудеса - попович за красных, а мужик за Врангеля!

- Хватит пустозвонить, товарищ! - не выдержал пилот. - Ступай лучше в штаб со своей съемкой. Нам перед вылетом что сказали? Товарищ Фрунзе лично распорядился разведку к нему без промедления!

- И верно, заболтались мы! - засуетился Карякин. - Вот и я говорю, Некрасов - раз с верной линии сойдешь, замешкаешься скажем, революционное рвение не проявишь - и все, ты есть враг и место твое у стенки!

Некрасов не слушал напарника. Он спрыгнул на землю, потянулся, провел ладонью по борту кабины, похожей на кургузую лодку. В фанере ершились острыми щепками пулевые пробоины.

- Вон, и крылья издырявленные! - подсказал пилот. - Как мы в живых остались, ума не приложу! Павлов, командир наш, видали, как горел? Лучший военлет Республики, два ордена Красного Знамени! И Дедюлин и Скаурбит... Я всю германскую пролетал, а такого огня с земли не видел! Вы хоть снять дурой своей что-нибудь успели?

- Должны были успеть. - отозвался Некрасов. - А вообще, смотреть надо. Когда в прошлый раз на Турецкий вал летали, я тоже снимал, а как пленку проявил - одно мельтешение. Но сегодня должно получиться!

- Обязательно должно! - встрял напарник. - Иначе это что ж получается, Некрасов - снова сплошное вредительство и перевод матерьялу? Или опять будешь карандашиком карябать, по памяти?

- Могу и накарябать. Такое захочешь - не забудешь! Каракатицы, не броневики: колес несчитано, на гробы похожи...

- А беляки на их сверху расселись, как бабы на возу! - засмеялся Карякин. - Как мы в е рхом прошлись - то-то они посыпались!

- Они-то может и посыпались, да только нам потом всыпать не забыли. - хмуро отозвался пилот. - Пять машин улетели, две вернулись, все в дырьях. Да еще утром двое сковырнулись, на Альме этой распроклятущей!

- Нет в тебе, товарищ авиатор, оптимизма! - ответил Карякин, взваливая камеру на плечо. - Революция - дело такое, что надо на все смотреть в рассуждении будущей победы. Потому как, ежели затоскуешь - то сразу веру потеряешь, а стало быть...

- ... а стало быть ты враг и место твое у стенки. - подхватил оператор. - Такая, Карякин, логика революции выходит?

- Ты мне, Некрасов, слова «революция» не погань! По-доброму предупреждаю - у меня глаз у меня на врагов трудового народа очень зоркий. Ты пойми, к чему я тебе это говорю!

- Понял. - невесело усмехнулся Некрасов. - У косого Егорки глаз шибко зоркий, одна беда - глядит не туда. Ладно, хватит балаболить, пошли в штаб.

II

Бахчисарай

Штаб 51-й стр. дивизии

- Значит, все тебе показали? - с подозрением спросил Евдокимов. - Взяли под белы руки, подвели - смотри, товарищ, запоминай, потом расскажешь в красном штабе?

- А что я, брехаю, по-вашему? - задиристо ответил Митяй. - Так и сказали - смотри хорошенько, а будут расспрашивать - все опиши, как есть!

- Странно, - негромко заметил командующий. - С чего бы врангелевцам откровенничать?

Евдокимов шарахнул кулаком по столу.

- Продался он, товарищ Фрунзе! - Я таких насквозь вижу. Глядите, как зрачки-то бегают... в глаза смотреть, кому говорят! Отвечай, с чем тебя подослали!

К удивлению чекиста, «подосланный» не испугался. Наоборот - широко улыбнулся во всю свою простецкую физиономию:

- А не пошел бы ты к такой-то матери, товарищ! И на голос меня не бери, слышали таких, голосистых! Я как есть докладываю, а он орет! Я те шо, карманник, ты меня за руку поймал?

Лицо чекиста медленно наливалось кровью.

- Да я тебя... самолично... как контру!

- Погоди, Ефим Георгич... - Фрунзе смотрел на Митяя с возрастающим удивлением. - Не надо пугать товарища. А ты...

- Митяй, - подсказал тот.

- А ты, Митя, давай-ка еще раз, и постарайся ничего не упустить.

Митяй, и правда, не испугался. Попавшись патрулям у вокзала, он, поначалу брыкался, выдирался, даже кусался. Когда «пятнистый» стянул ему руки тонким белым ремешком, Митяй попытался разорвать странные оковы, и взвыл от боли - фитюлька, вместо того, чтобы порваться, глубоко впилась в запястья. Пятнистый с ухмылкой наблюдал за страданиями пленного, потом полил на пострадавшие руки бесцветной, лишенной запаха жидкости из маленького пузырька. Жидкость сразу вспенилась, окрасившись в розовое, но кровь идти перестала. Митяя бесцеремонно запихнули в большой зеленый автомобиль и отвезли в порт.

Он ожидал допроса, пыток, а вместо этого о нем забыли до середины следующего дня - только утром принесли прозрачную бутыль воды и тарелку гречневой каши с мясом. Увидав бутыль, Митяй обрадовался - можно ее разбить и воспользоваться горлышком-«розочкой», как оружием. Но бутыль оказалась из какого-то гибкого и чрезвычайно прочного материала, вроде целлулоида: разбить ее не удалось.

После обеда Митяя привели в кабинет. Двое пятнистых усадили его на стул, стиснули, а третий кольнул в предплечье какой-то штучкой. Митяй решил, что вот оно, начинается, но этим дело и ограничилось. Амбалы отпустили, и в комнате появился четвертый.