Олег Верещагин - Волчья песнь

— Придётся потерпеть, Дикки, — неожиданно ласково сказал Сашка. — Потерпишь молча?

Дик, как раз пришедший в себя, облизнул губы и чуть кивнул:

— Скорей только… плечо горит…

Вернулась Галя со мхом и листиками малины. Она принесла ещё и молодой подорожник, кто знает, где и как найденный на болоте. Горька распотрошил аккуратно охотничий патрон, высыпав зеленоватый порох на один из листьев подорожника.

— Всё готово? — отрывисто спросила Люська. — Подержите-ка его.

— Не надо, — ответил Дик. — Не хочу. Да я не буду дёргаться. Только Маш… ты меня за руку держи. а ты, Олмер, спой что-нибудь, если можно.

Он прикрыл глаза. Машка, сидевшая рядом, тут же взяла руку англосакса в свои ладони и сжала.

— раздался негромкий, суровый не по возрасту, голос Олмера.

Уверенным движением скальпеля девушка сделала небольшой, но глубокий надрез через вздувшуюся рану. Лицо Дика обсыпал пот, но он не издал ни звука и ни мускулом не двинул. Только открыл глаза и улыбнулся Машке — та ответила улыбкой, куда более жалкой, чем у Дика…

— Да будет во тьме для тебя гореть

Звёздная мишура,

Да будет надежда ладони греть

У твоего костра!

Сашка, сосредоточенно хмурясь, раздвинул края разреза. Люська точным движением пинцета извлекла из пузырящейся крови деформированную пулю, бросила её в сторону.

— Да будут метели, снега и дожди,

Да бешеный рёв огня!

Да будет удач у тебя впереди

Больше, чем у меня!

— Иглу.

— Очень больно? — кусая губы, спросила Машка. Дик покачал головой, улыбнулся:

— Нет.

Разрез Люська зашила аккуратными стежками биошёлка, потом присыпала порохом. Тут Дик не выдержал — зажмурился, уперся затылком в землю, выдохнул:

— А-а-ах-х…

— Тише, тише, родненький мой, дорогой мой, — Машка начала быстро целовать его лицо — закрытые дрожащие веки, плотно сжатые губы, мокрый лоб…

— Да будет могуч и прекрасен бой,

Кипящий в твоей груди.

Я счастлив за тех, которым с тобой,

Может быть, по пути!

Обложив зашитую рану мхом, девушка прикрыла её мятым подорожником и завязала головной повязкой Горьки.

— Всё. Дайте ему кипятка на малине и укутайте потеплей, — Люська перешла к Нине.

— Саш, — Олмер незаметно подавал сигналы командиру. Тот кивнул:

— Чего тебе? Вне очереди тянешьмя?

— Слушай, — мальчишка понизил голос, — ты сам из меня эту дрянь не можешь вытащить?

— Я не хирург, — напомнил Сашка. — Даже не тренировался.

Лицо германца стало несчастным. Сашка присвистнул:

— А, понятно. Сто раз же и она тебя голым видела, и ты её.

— Ну… — Олмер дрожаще вздохнул. — Ну, одно дело видеть… а другое… — он печально посмотрел через плечо вниз.

— Ладно, — махнул рукой Сашка, — переворачивайся и терпи, если так…

Оставаться на месте Сашка не мог позволить ни себе, ни остальным. Они выждали всего лишь до вечера. Самодельные носилки с Мирко потащили Димка и Горька. Нина отказалась от помощи и шагала сама — не похоже было, что нога её хоть сколько-то беспокоит.

Отряд напоминал болотную нечисть — и по внешнему виду, и по тому, как бесшумно он двигался. Сашка и Галя шли впереди с шестами, нащупывая подходящую дорогу. В среднем тут было по пояс — по пояс вонючей холодной жижи, ещё толком даже не начавшей прогреваться после зимы.

Но впереди ждала надежда.

Уже через час мучительно-медленного передвижения справа на берегу появились огни. Донеслись обрывки разговора, шум движков, выкрики. Это был явно фланг окружения.

— На берегу нет патрулей, — сказал Сашка, подождав Горьку. Тот кое-как вытер локтем лицо:

— Странно.

— Надо быть довольными.

— Я не доволен, — Горька покачал головой, — потому что это слишком просто и очень странно. Не прозевай засаду. Ты помнишь, что там был сторк? Сторк — вместе с джаго.

— Помню, но никакой засады тут быть не может, — возразил Сашка.

Рука Гали легла ему на плечо. На перемазанном грязью лице девушки поблёскивали глаза.

— Смотри.

— Мины, — Сашка даже засмеялся тихо, но это был горький смех. — Мины, вот ведь… так просто и так надёжно… Вот теперь-то мы точно заперты. Что можешь предложить?

— Один выход всё-таки есть, — Горька сухарём выскреб остатки консервов из банки.

— Есть? — уточнил Сашка.

— Есть, — подтвердил Горька. — Мы уйдём через болото вглубь.

Сашка опустил "маузер", который чистил.

— Ты что, заболел?

— Лучше быть больным, чем мёртвым. Может, они туда за нами и не сунутся. А если сунутся — мы их там умотаем. Даже с ранеными на руках. А тут нам ничего не светит. Мы не сможем даже умереть в бою. Они просто дождутся, пока мы сдохнем с голоду или от чего ещё. Кому как понравится.

Сашка огляделся. Пожалуй, нечасто его лагерь выглядел так уныло. Сразу было видно, что обитателям его здорово досталось за последнее время. Девушки, как это часто бывает, меньше поддались унынию, чем ребята — тормошили их, болтали, не давали окончательно (что было бы не удивительно) пасть духом. Усталость, раны, безнадёжность, сырость, холод, близость торжествующего врага, голод — всё это разом свалилось на плечи землян. И на плечи их командира — более, чем на чьи бы то ни было. Поэтому он и не мог позволить себе даже немного отдохнуть.

Горька обнял друга за плечи:

— Послушай, — сказал он тихо, — не мучайся. Снова смерть против смерти — ну так и что же мы потеряем? А приобретём, если повезёт, то, что нам всем нужно — жизнь!

— Ты не оставишь меня? — спросил Сашка так, словно Горька мог растаять в воздухе, не сходя с места.

— Клянусь, — Горька серьёзно поднял ладонь в пионерском салюте, — что буду с тобой до самой смерти и после неё — тоже.

— И после? — усмехнулся Сашка. Но Горька не склонен был, как ни странно, шутить:

— И после. И не только я, но и все мы. За эти годы мы слишком сжились друг с другом, чтобы уходить просто так. И сейчас мы пойдём с тобой через болото — и с нами пойдут все те наши, кто погиб. И мы пройдём, Саш. Мы пройдём!

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

АНДРЕЙ ЗЕМСКОВ.

СКВОЗЬ ПУСТОТУ.