Олег Верещагин - Волчья песнь

— М-м-м-м… — у Элмера не было даже слов, сидя со скрещёнными ногами, он пальцем подчищал банку мёда.

— Если обожрёмся — будет плохо. Заканчиваем это, — Сашка с сожалением завинтил банку каких-то фруктов в сиропе — вроде небольших яблок. — Дик! Я что сказал?! Лопнешь!

— Угу, — Дик со вздохом кивнул. — Хорошо, но теперь бы ещё чего-нибудь сладенького… — перевернувшись на бок, он провёл ладонью по ступне сидящей рядом Машки, они оба поднялись и в обнимку вышли из пещеры.

— Не сметь хрустеть кустами и мять траву! — крикнул вслед Сашка. — Ну что, Горь?

— Не знаю, — искренне сказал Горька. — Не могу толком сосчитать. Всего очень много. Думаю, надолго хватит… Можно больше за продуктами и боеприпасами не гоняться… но не стоит так тратить консервы! — он пронзительно посмотрел на Машку, которая спрятала за спину банку консервированного сока и придала своему лицу выражение "средневековая девушка из деревни Большие Пупыри впервые на улицах стольного града Владимира". — И надо недельку хотя бы посидеть тихо, совсем тихо. Больно уж близко эта дорога от нашей нынешней базы.

— Ещё прятаться опять! — возмутился Димка.

— Не прятаться, — Горька покачал головой, — но мне не хотелось бы вот так, обожравшись грушами в сиропе, или что там у вас, проснуться в луже пирогеля, который закачают во вход.

Но Димку сейчас, похоже, не слишком занимали проблемы какой-то там безопасности. Подхватив под руку Люську, он тоже выскочил из пещеры. Их смех и ойканье донеслись с противоположного склона — они вломились в малинник.

— What the… [36] Что за… (англ.) Ты что, сдурел?! — раздался окрик Дика. — Я тут с девушкой!

— А я что, с бревном, что ли?! — ответил Димка не менее свирепо. — Развалился под ногами…

Оставшиеся в пещере глухо фыркали и стонали от сдерживаемого смеха. Мирко лежал на животе, поставив подбородок на ладони; Бранка, лёжа рядом на боку, играла его медно-рыжей гривой. Горька и Галя сидели, обнявшись и переплетясь пальцами. Нина спала. Олмер осматривал снаряжение. Сашка устроился на спине, подложив под голову рюкзак.

— Галь. — спросил он задумчиво, — а вот как ты говоришь с волками? Я имею в виду — ты слова слышишь, или…

— Нет, что ты… Я как будто смотрю кино — то, что они видели или хотят сказать. А им мысленно отвечаю словами.

— Ясно, — подвёл итог Горька. — Мой браслет нас с волками подружил. Перстень Галюшки позволяет "говорить" с ними.

— А мой меч? — ревниво спросил Сашка, поглаживая звериноголовую рукоять.

— Может быть, он приносит военную удачу? — неуверенно предположил Горька.

— Много удачи он принёс своим прежним владельцам… — возразил Сашка. — Да и вообще… если бы можно было создать вещь, приносящую военную удачу — её бы штамповали серийно и выдавали командирам до взводного звена. Нет, тут что-то другое… Может, просто хорошее оружие?

— Всё может быть… — Горька неудачно переместил ногу, поморщился. — Да ладно, хватит тебе голову мучить… Ты бы спел, Олмер?

— Своё? — оживился немец.

— Да чьё хочешь пой.

Олмер задумался, тряхнул головой и сообщил:

— Тогда слушайте… Это очень старые стихи. А в книжке не было автора, сказано только, что они с одной пластинки — ещё до Безвременья… В общем — вот…

Прошло ещё несколько дней. Жизнь отряда шла ни шатко, ни валко — за последние пять суток никто ничего не предпринимал, только неутомимый бродяга Горька совершал новые и новые походы по окрестностям, утверждая, что нога нуждается в разработке и физзарядке.

— Оторвать бы тебе ходилки по самое немогу! — сказал как-то в сердцах Сашка, но Горька лишь расхохотался в ответ. — И как ты его терпишь, Галь?! Его же утопить — самое разумное!

Но Галя твёрдо знала, что ей достался лучший на свете парень…

…Горька видел, что у волков уже появились щенки. Одно логово располагалось километрах в десяти к северу от постоянного лагеря — его разбили на ветках огромнейшего дуба довольно далеко от базы. Волчица не подпускала даже близко к щенкам ни Горьку, ни папашу-волка, но охотно принимала добычу — пара мужского пола часто сидела бок о бок над логовом, наблюдая за тем, как играют шесть толстолапых, большеголовых и неуклюжих серых зверьков. Волк против компании человека не возражал. Изредка он вздыхал совсем как человек, смотрел на Горьку так, словно спрашивал: "Вот видишь, что она делает?! Своих детей посмотреть не даёт!" Горька утешал его, поглаживая по холке, груди и трепля уши. Иногда они вместе охотились, иногда Горька плавал, а волк посиживал на берегу и сторожил.

Этим утром Горька явился к логову, издалека посвистывая песенку, которая нравилась волкам — простенькую "Песенку про дождь", которую помнил с самого детского детства. Он знал, что в целом это не требуется — волки издалека узнавали его по запаху — но почему бы не доставить друзьям удовольствие?

Он добрался до холма, в противоположном склоне которого была выкопана нора. "Папаша", кажется, был в отлучке — наверное, на охоте, по крайней мере, на холме никто не сидел. Мягко ступая по траве и улыбаясь, Горька взбежал на холм и, плюхнувшись на живот, выглянул над краем.

Волчица лежала в стороне от норы. Её стройное тело было рассечено почти надвое, череп размозжён. Между оскаленных зубов чернела густая кровь.

Волк застыл у входа в нору. Он тоже был окровавлен, шкура с ушами с головы содрана, на боку — открытая рана с торчащими рёбрами.

Горька даже не понял, как спустился вниз. Волк ещё дышал. Он зарычал и попытался поднять голову, но узнал Горьку, рычание сменилось тихим стоном и поскуливанием. Волк лизнул руку юноши, скосил глаза и заскулил снова, словно хотел выговорить по-человечески: "Больно, как мне больно!"