Олег Верещагин - Волчья песнь

— Спасибо, — она потянулась, как кошка, и открыла усталые, счастливые глаза — даже немного пресыщенные.

— Не такая уж большая услуга — ягоды, — лениво сказал юноша. Девушка тихо засмеялась:

— А я тебя благодарю и не за ягоды… Это было великолепно — лучше, чем когда бы то ни было…

— Эй, товарищ Ревякина, — Дик угрожающе сдвинул брови, — не хочешь ли ты…

— Хочу, — быстро перебила Машка, — а ты можешь?

— Я не об этом! — возмутился Дик, и они засмеялись в лад…

… - Скажи, ты никогда не вспоминаешь Ромку?

Устроившись головой на груди Димки, Люська водила ладонью по его плечу и руке. В ответ на вопрос она подняла глаза и тихо спросила:

— А ты? Ты вспоминаешь Мэсси?

Димка смешался. Мэсси Роуз и Люська "боролись за руку и сердце" Димки чуть ли не с восьмилетнего возраста, когда этот вопрос вообще возник в детских головёнках. Мэсси выиграла борьбу, а Люська "утешилась" Ромкой. Но и Коржевой и Роуз погибли — и их смерть, как ни кощунственно это звучит, помогла Люське найти своё счастье.

— Мне хорошо с тобой, — наконец-то сказал Димка. Ничего лучшего ему в голову не пришло, но, судя по всему, эта глупость вполне устроила девушку. Она глубок вздохнула и удобней устроилась рядом со своим парнем, поместив ногу поперёк ног Димки…

…Сидя со скрещёнными ногами, Горька водил ладонью по ступням Гали. Девушка, грациозно изогнувшись, расчёсывала широко расставленными пальцами белокурые волосы Горьки, освобождённые от повязки. Горька вспоминал, как пять лет назад чуть не замёрз зимой, когда ловил рыбу и провалился под лёд — казалось, совершенно неподходящий к ситуации разговор. Но Галя относилась к тем девушкам — их большинство во Вселенной — которым всё равно, о чём говорит их парень, всё им кажется хорошим и умным. А Горька говорил и говорил, словно что-то пытался материализовать воспоминаниями вслух…

…Бранка закричала. Мирко продолжал двигаться — он стоял на коленях, обливаясь потом. Когда два года назад они с Бранкой в первый раз переспали друг с другом — им исполнилось едва по тринадцать — этот крик его до такой степени перепугал, что он едва не стал импотентом. Но с тех пор многое изменилось — и Мирко слышал в крике ликующий восторг…

…Едва ли кто-нибудь из них всех сейчас думал о войне, смерти, боях и крови. Всё вокруг состояло лишь из любви — зримой и весомой. Бывают такие моменты, и они — эти мгновения — не дают миру даже в самые страшные дни превратиться в одну жуткую и бессмысленную бойню. Эти момент — и память о них! — сохраняют в человеке — человека— и надежду на то, что всё ещё будет хорошо в будущем… если не для тебя — то для чудесного существа, тихо дышащего тебе в плечо, девушки, которую ты будешь защищать, пока есть силы.

Пока случаются в твоей жизни такие мгновения — смерть бессильна.

Стоя на коленях — воды было по пояс — Горька, насвистывая, отмывался с глиной. Привычку свистеть при мытье он приобрёл сам не помнил когда и почему — кажется, свистел при мытье ещё когда мылся в ванной. Была ванная — сейчас проточная вода и глина. И ничего. Жить можно.

Не в порошок. Только в порох, подумал он, растирая предплечья. А до ванн ещё доживём.

Мокрый, увесистый шлепок едва не обрушил парня физиономией в воду. Он сердито обернулся и увидел улыбающегося Сашку. Тот держал в руках обмылок, а улыбка — улыбка была грустная…

— Держи.

— Это же… — Горька провёл ладонью по воде. — Это же Анюткино мыло… в смысле, я… — он непривычно для себя смешался, хлопнул по плечу, убив ни в чём не повинную мошку.

— Знаю, — Сашка снова улыбнулся. — Ну так что с того? Носить его с собой так же легко, как кусок раскалённого железа. И в конце концов, мыло ведь существует, чтобы мыться.

— Спасибо, — Горька принял на мокрую ладонь кусочек мыла в пять сантиметров длиной. Понюхал его, словно цветочный букет. — Розы…

— Да, розы, — Сашка отвернулся. — Помнишь, мы нашли ящик.

— Спасибо, — повторил Горька. — Я лучше Гале отдам, ладно? — он понял, что эта мысль очень хорошая — и встал.

— Конечно… Везучий ты, Горь. Я бы Анютке не знаю, что отдал, только чтобы она была жива. Я вот всё… я думаю всё, хорошо ли ей было со мной.

Горька, который уже собирался уйти, круто повернулся к другу, взбурлив воду.

— А ты не думай, — резковато сказал он, — а то спятишь! Я за тобой уже давненько странности замечаю…

— Помнишь, как нас зимой по болотам гоняли? Мы нашли сарай, а там — мёрзлая картошка. По три картофелины на каждого. Помнишь, как жрать хотелось? Мы разделили их честно. По три. Помнишь?

— Помню, — тихо, словно зачарованный, ответил Горька. Он и в самом деле вспомнил весь ужас холода — вдвойне более жуткий от того, что негде было укрыться, что нельзя было даже развести огонь.

— В результате девчонки съели по шесть штук, — продолжал Сашка, улыбаясь, — и у них начался понос. Поверят ли люди через два десятка лет, что можно есть мёрзлую картошку?

— А ты верил — восемь лет назад?

— Я не помню. Я, наверное, про это вообще не думал. Родители были рядом, а значит, всё было в порядке….

— А Олмер свою тогда отдал Нине, — вспомнил Горька.

— Кстати, он сбежал. Парня можно понять, — покачал головой Сашка. — Так ему и сдвинуться недолго.

Горька, кажется, хотел что-то ответить, но промолчал, кивнул и отправился на поиски Гали. Сашка присел, окунул голову в воду — держал её там долго, словно решил таким странным образом утопиться. Потом — резко выдернул голову наружу, профырчал, роняя воду с волос:

— Лесные Псы, иначе не скажешь!

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

АНДРЕЙ ЗЕМСКОВ.

ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАЗКИ.