Олег Верещагин - Волчья песнь

На самом деле он думал обо всём, что происходило в последнее время. Горька любил думать. В давние и почти нереальные для землян времена он бы стал типичным забитым и никчёмным по сути "интеллигентом" — но те времена давно прошли, и он был тем, кем был; удовольствие от постоянных размышлений не мешало ему стать отличным бойцом.

Последнее время Горька всё чаще ловил себя на мысли, что думает о будущем. Раньше такого не было. Ему казалось, что мир погиб вместе с его семьёй и домом. Так когда же он снова начал мечтать? Кажется, всё-таки после той короткой встречи с умершим на их руках пилотом… а то ведь он уже и забыл, как это — думать о том, что будет — и верить в то, что это будет. Будет— Горька улыбнулся своим мыслям. Раньше он бросался в бой с уверенностью, что умрёт — не сейчас, так позже, не сегодня, так завтра. Теперь — с уверенностью, что победит снова и будет жить.

Но есть ли, ради чего? И вновь — раньше он не смог бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Теперь — мог. Есть Галька. Есть мир открытий, ради которого стоит жить уже потому, что это — интересно, потрясающе интересно. Есть книги, которые надо написать.

Когда в мире не станет врагов — он займётся всем этим.

Горька протянул между зубов иголку, сплюнул и машинально закусил ещё одну. Иногда ему хотелось начать писать хорошую работу о том, что он увидел. Но не было времени для чего-то серьёзного — и он лишь делал короткие наброски в блокноте, где младшие иногда писали сочинения и решали задачи.

И всё-таки после войны он добьётся, чтобы сюда прислали экспедицию. Настоящую экспедицию. И сам поведёт её по этим местам. И будет учиться — учиться на историка, чтобы открыть тайны Рейнджеров — все тайны, на которые хватит его жизни, открыть для Человечества. И потому, что это — интересно… и напишет настоящие книги…

…Таким образом, можно было видеть, что, "ни о чём не думая", Горька думал очень даже о многом. А главное — отлично замечал всё кругом. Появилась Нина и, усевшись со скрещенными ногами на лапнике, начала сушить волосы, широко растягивая их на растопыренных пальцах. Машка и Дик перестали болтать и начали, задыхаясь от смеха, бороться друг с другом, причём Дик нагло и бесстыже поддавался. Димка на ветке уже улёгся — свесил ногу, голова — на коленях прислонившейся к дереву Люськи. Олмер читать перестал — он лежал, откинув голову и жмурясь на Одиночку; спиной он оперся на одного волка, руки положил ещё на двух, как на подлокотники кресла, на четвёртого — водрузил ноги. Остальные волки валялись рядом, явно изнывая от безделья.

Горьке захотелось увидеть Галю, но найти её, в общем-то, не представлялось возможным. Юноша вздохнул и уже подумывал было о том, чтобы вернуться к весьма приятному ничегонеделанью — как вдруг сообразил, что отсутствует Сашка.

Очередной вздох. Горька посмотрел вверх (часов семь, не меньше…), поправил ремень, подтянул сапоги и с целеустремлённым видом зашагал на поиски друга.

— Дурная привычка — уединяться, — ворчал он на ходу. — Она может закончиться тем, что этот дурак захочет ускорить свидание с Анюткой, а кто там за что может поручиться? Разочарование же будет… Эй, лизунчики! — заорал он. Дик с Машкой возмущённо уставились на него. — Сашку н евидели?!

Синхронное мотание головами и очередная борцовская схватка с весёлым сопением и пыхтением.

— У вас командира можно из-под носа украсть, — обвиняюще заявил Горька. — Нет, но где ж он может быть? — он сплюнул иголку и запустил пальцы за ремень. — Что, совсем никто его не видел?! — обратился Горька уже ко всем сразу.

Отрицательное мычание, мотание головами и вяканье разной степени внятности показали, что: а.) Сашку никто не видел; б.) тёплый и тихий вечерок окончательно расслабил грозных Лесных Псов.

— А об ужине кто-нибудь думает? — продолжал приставать Горька к народу.

— Да что о нём думать-то? — лениво ответила сверху Люська. — Дюжину банок консервов можно за минуту открыть, а Мирко всё равно до утра не вернётся, значит, свежего мяса не будет…

— Кстати, мы давно не охотились… — Дик удобней устроился рядом с Машкой — и молчание перешло в вялотекущую дискуссию об охоте.

Горька, вздохнув в третий раз, махнул рукой на друзей и отправился наконец на поиски Сашки.

Он прошёлся до реки и постоял на причале, бросая в воду камешки. По бульканью и кругам определил, что на середине река мельче, чем у берегов: всего метра полтора. Однако, это никак не помогло в поисках — и Горька вернулся на берег.

Обойдя по берегу и развалинам крепость, Горька оказался перед болотом, в которое превратилась одна из проток, когда-то игравшая роль части оборонительных рубежей. Дальше начинались густющие заросли багульника; на моховых кочках зрела клюква — у Горьки приятно свело скулы при одном воспоминании о её вкусе. Сашка там, что ли? Клюкву ест?

— Кого-то ищешь?

Горька обернулся и покачал головой. Сашка сидел в нише, образованной выпавшим их стены блоком, поставив на него ноги и скрестив руки на груди.

— сказал Горька серьёзно,

Сашка невольно улыбнулся:

— Пустяк, Джифро.

Клянусь, в порядке всё, — отвечал он словами из той же пьесы [62] Речь идёт о пьесе англосаксонского драматурга-историка и офицера времён Серых Войн Дж. С.Колвилла. Пьеса "Королевский камень", акт I, сцена 2. Очевидно, текст её был в одной из когда-то найденных Лесными Псами книг. . — Ты что, меня искал?

— Да вроде того, — Горька прошёлся по плите и указал на место напротив Сашки. — Сяду?

— Садись… Всё беспокоишься обо мне? — Сашка вытянул ноги. — Ты ещё в детстве за мной присматривал. Помнишь, как моя мама просила тебя — младшего! — приглядеть за мной?

— Плохо помню, — признался Горька. — Да и ты с тех пор сильно изменился. Сейчас-то ты едва ли нуждаешься в опеке.

— Да… Но я бы отказался от своей самостоятельности… в обмен на то, чтобы вернуть прошлое. И тем не менее — ты и сейчас беспокоишься обо мне… почти как старший брат.