Александр Волков - Тень (СИ)

«Ага, кризис» — подумал я с усмешкой. Наверняка у Нагихато была доля в акционерном обществе, владевшим рудниками, и он бесился от её потери. Но вдруг я ошибался? Вдруг Нагихато действительно беспокоился, что уровень жизни из-за развала Северного района пойдет под откос?

Да ну нафиг. С какой стати? Путей экономического развития есть великое множество, и если не пугаться потерь из собственного кармана, то вполне можно найти сносный вариант. Вполне эффективно было бы работать над развитием населения, которое затем будет способно обеспечить процветание района, но этого, как я понял, в Северном районе не происходило вовсе. Через район прокачивали больше всего денег, но выглядел он хуже всех, да и с населением там всё не всё было в порядке. Вид бомжей и наркоманов, возникший в воспоминаниях, заставил меня ужаснуться. Стало ясно, куда местный Всесильный девал деньги. Точно не туда, куда следовало бы.

— Каков второй вариант?

— Не лучше первого, — сказал Нагихато. — Ты остаешься жив, но лишаешься права быть мечником, быть в рейтинге, и работать, как все люди. В общем, ты становишься отшельником ещё более ужасным, чем ронины. Нравится такой вариант?

— Вполне, — ответил я без раздумий.

— Какой же ты самурай, если готов так легко обменять свою честь на свою жизнь?

— Что такое, по-вашему, честь? И какие у неё есть границы? То, что вы пытаетесь выдать мне за честь, называется слепым повиновением и желанием отдать концы за своих господ. Где тут честь? Я рисковал жизнью, идя защищать жителей Севера, и делал это отнюдь не ради денег. Разве это не честь? Это не достойно уважения?

— Честь — умереть за своего господина, честь — подчиниться ему не смотря на свои личные возмущения, честь — проиграв в сражении, смыть позор поражения собственной кровью! Ты договоришься, и выбора я тебя лишу!

Сказанное мной явно его зацепило, и продолжать давление не стоило. Мне не хотелось, чтобы меня казнили. Умирать самому, от своих рук, из-за выдуманных правителями качеств, относящихся к их пониманию «честь», хотелось ещё меньше.

— Свой выбор я сделал, — ответил я. — Изгоняйте меня туда, куда посчитаете нужным. Но прежде, позвольте спросить.

— Что? — недовольно буркнул Нагихато.

— За что вы казнили Редклифа?

— Не твоего ума дело, — ответил он. — За неподчинение. Ты сам слышал. Всё было сказано на площади.

— Неподчинение крайне расплывчатое понятие. В какой конкретно ситуации он проявил непослушание? Что он отказался делать, или что не сделал?

— Не твоё дело, — Нагихато решил не удостаивать меня ответом, и это меня рассердило. Что-то с казнью Европы не чисто. — Ты принял окончательное решение?

— Да.

— Две недели ты отбудешь в общественной камере, а затем, будешь с позором изгнан.

Я кивнул. Это решение значило много, и не только для меня. Так или иначе, я являлся частью, — хоть и косвенно, — рода Шинода. Вполне могло случиться так, что тень позора ляжет и на Рю с Хелей, а этого очень не хотелось. К ним тоже могут начать относиться, как к прокажённым.

Может, всё таки, нужно было выбрать сэппуку?

Нет. Точно нет. Я чувствовал себя отработавшим инструментом, который неудобно убирать своими руками. Ведь если самураев, пусть бывших, будут казнить, как обычных преступников, то пропадет весь ареол их избранности. Если этот ареол убрать, то и сэппуку, и путь Воина, и даже понятие «Честь самурая» перестанут иметь какое-либо значение, а это недопустимо.

Вскоре меня перевели к остальным заключённым.

Камера общественного заключения была довольно большой, и народа там находилось полно. Я сидел на лавочке, думая о чём-то своём, и краем уха зацепил разговор двух других пленников.

— Видишь того парня? — спросил первый, с бритой головой, у второго, заросшего. Бритый указал на загадочного мужчину, который сидел на противоположной от меня лавочке в другом конце комнаты, и вдумчиво куда-то смотрел. Его вид показался мне знакомым. — Это очередной изгнанник. Клан Яркого света опустился ниже плинтуса. Никогда в их истории не было столько предателей.

— А что он сделал? — спросил второй.

— Ты помнишь казнь Редклифа, ну, Джонатан который. Он ещё публичное сэппуку сделал.

— Ну, — кивнул засросший. — И?

— Этот, — он кивнул в сторону загадочного мужчины. — Его сподвижником, говорят, был. Покрывал его. Сам едва избежал казни.

Остальное слушать было не интересно, а вот к загадочному «Сподвижнику» меня стало подталкивать любопытство. Встав, и по пути огибая недовольно бурчавших заключенных, я добрался до лавки, на которой сидел мужчина.

Подсев к нему, я испытал неловкость, но всё же спросил:

— Как зовут?

— Тебе какое дело? — не глядя на меня спросил мужчина.

М-да. С другого стоило начинать. Нужно было поздороваться, хотя бы, но в нынешних условиях это показалось мне нелепым.

— Ты был другом Редклифа?

Этот вопрос заметно его оживил, и он даже покосился на меня, правда, с неприязнью.

— И что с того?

— Я не согласен с решением Всесильных, — заявил я. — За что его убили?

После беседы с Нагихато во мне проснулись прежние бунтарские качества, и я, кажется, начал понимать, что Хеле не нравилось в Бусидо, что ей не нравилось в самураях, и что ей претило во Всесильных.

— Зачем ты хочешь знать это? — спросил он. — Это так важно? Тебе на площади всё сказали. Он нарушил приказ.

— При каких обстоятельствах? — настаивал я. — Мне надо знать.

— Тебя когда выпустят? — спросил мужчина. Я вглядывался в него, и вскоре смог узнать. Не удивительно, что я забыл его, ведь этот человек был лишь в моих детских воспоминаниях. Он был с Европой, когда мы только пришли к Куполу, у входа. Лицо его почти не изменилось, кожа на вид стала более грубой.

— Пару недель, — пожал плечами я. — Надеюсь, не больше.

— Хорошо, — он кивнул. — Тут всё прослушивают. Я тебя сам найду.

Меня порадовало его неожиданное доверие. Для меня было очень важно знать обстоятельства гибели Европы. У меня не выходила из головы бутылка «Хеннеси», которая выкатилась из серой коробочки после стычки с хулиганами.

— Так как тебя зовут? — решил я переспросить. Он засомневался, прежде чем ответить.

— Зови меня Дик, — пожал он плечами, видимо выбрав имя наугад. Я еле сдержал усмешку, ведь за последние несколько лет жизни в Западном районе и общения на английском языке, слово «Дик» стало восприниматься мной, как ругательство.

Может, это было неправильно, но в таком уж окружении я находился. Дик неожиданно стал для меня не человеком, а тем, чем себя только что обозвал. Не иначе, как человека, которого нет смысла слушать, я не мог его воспринимать. Ведь он Дик, а Дики добра не пожелают. Но с чего так вышло? Нахмурившись, я прогнал странные мысли о Дике из головы, став воспринимать его как полноценную личность. Видимо, так на меня повлияло окружение, считавшее слово «дик» оскорбительным.