Роберт Рик Маккаммон - Граница

— Спасибо, — измученные глаза Била на осунувшемся лице нашли Итана. Он заговорил с сереброглазым мальчиком, как испуганный ребенок. — Ты не навредишь нам, ведь так?

— Нет, сэр. Я хочу помочь, а не навредить.

— Наверное… мы не сможем запереть тебя, так? То, что ты сделал с воротами… ты сможешь сделать это с любой дверью, так?

— Верно.

Билу было нечего к этому добавить. Его разум был почти перегружен. Он кивнул жене, и они направились к двери. Трудно было сказать, кто из них кого держал, потому что неизвестно, кто из них был в лучшей форме.

— Леон Кушман! — крикнул Джефферсон, прежде чем президент с женой ушли. — Теперь меня зовут Джефферсон Джерихо! Я был евангелистом, выступал по телевидению! Помнишь меня?

Президент внезапно остановился у двери и оглянулся.

— О… да… этот человек… я знаю его имя откуда-то.

— Это я! Я!

— Идите отдыхать, сэр, — настоятельно сказал Дерриман. — Поговорите позже.

Как только президент и первая леди ушли, и дверь за ними закрылась, Дерриман испустил долгий вздох. Он потер все еще пульсировавшую болью голову руками.

— Это было очень, очень сложно, — сказал он.

— Если вы думаете, что будет легче, то легче не будет, — ответил Дейв. — Вы действительно снимаете его, или даже техника — бутафория?

— Он любит, чтобы мы записывали DVD, чтобы он мог наблюдать за собой после, критиковать себя и что-то менять в будущем. Это происходит с тех самых пор, как мы здесь — каждые две недели. Я сочиняю отчеты. Он думает, что в вооруженных силах все еще осталась какая-то организация. И что сражения все еще идут. Если бы этой веры у него не было, то он давно бы уже сошел с ума.

— Когда они снова придут, — сказал Итан с особой решительностью, — они уничтожат эту гору и всех, кто в ней находится. Я изо всех сил попытаюсь защитить ее, но и я — не панацея. Я сожалею о смерти мистера Джексона. Сожалею, что не смог спасти его. Когда вы собираетесь рассказать об этом президенту? — Дерриман не ответил, но Миротворец все еще полностью владел его вниманием. — И Сайферы, и Горгоны хотят схватить меня, потому что они знают: я есть что-то, чего они не понимают, — сказал Итан. — Если они не смогут захватить меня живым — а они уже не смогли — то вернутся, чтобы убить меня, потому что я слишком опасен для них, чтобы позволить мне жить, — Итан ответил на следующий вопрос Дерримана, прежде чем тот его задал. — Нет, я не могу просто перескочить из тела в тело… мне нужно время, чтобы интегрироваться в оболочку. И времени у нас нет, сэр. Важнее всего, чтобы я попал в лабораторию S-4, чтобы найти нечто, что я смогу использовать против них.

— Я уже говорил, что президент не может…

— Ваш мир погибнет, — сказал Итан. — Вся ваша цивилизация. Я могу понять, что вы не хотите подвергать его риску, но другого выхода у вас нет.

— Прислушайтесь к нему, — призывно сказал Джефферсон. — Пожалуйста, послушайте.

— Нет, — твердо сказал Дерриман. — Это вы послушайте. Я работал на Джейсона Била почти пятнадцать лет. Я видел взлеты и падения, я видел все. Он едва держится, и Аманда тоже. Они оба знают, что их дети, вероятнее всего, мертвы. Я не собираюсь посылать его туда после всего, чтобы он летел в Нью-Мексико под этими атаками в небе. Горгоны и Сайферы могут уничтожить этот вертолет в считанные секунды. Нет. Сейчас я отведу вас в столовую, и вам дадут немного еды. Ты ешь? — спросил он Итана.

— Тело требует этого.

— Если бы моя учительница биологии в школе только могла это видеть! — воскликнул Дерриман. Его лицо исказилось, и эта странная гримаса задержалась на нем на несколько секунд. Дейву показалось, что он близок к тому, чтобы расплакаться. — Надеюсь, она умерла во сне до того, как все это началось.

— И вы хотите, чтобы так погиб ваш мир? — спросил Итан.

— Что?

— Хотите, чтобы ваш мир погиб, рыдая?

Некоторое время Дерриман не отвечал. Он уставился в пол, затем поправил очки и сказал:

— Столовая. Я пойду. Предлагаю и вам идти, потому что охранники не позволят вам оставаться здесь без меня, — он направился к двери, открыл ее и дождался, пока они повинуются, как хорошие молодые солдаты.

Миротворец обнаружил место, которого раньше не замечал. Местные называли его «кофейником». Как только он сделал свой первый глоток обжигающего кофе, он решил, что это отличный напиток: горячий, черный, немного горький, что заставляло чувствовать бодрость, если сейчас было хоть сколько-нибудь уместно использовать это слово. Он прислушался к своим ощущениям, представил, как сила этого напитка течет по венам его присвоенного тела, пока сидел в кафетерии с Дейвом, Джефферсоном и Оливией.

Оливия присоединилась к ним после недолгого пребывания в лазарете. Доктор — бесстрастный военный с «ежиком» темных волос — замерил ее кровяное давление, проверил ее сердце и легкие, проверил реакцию зрачков на движущийся свет и, в конце концов, дал ей валиум и сказал, что она может отдохнуть в одной из палат, после чего поспешил на помощь к другим пациентам, которым после происшествия в гараже помощь требовалась гораздо больше. Оливия пролежала в кровати около получаса, но после поняла, что благодаря валиуму успокоилась и может покинуть лазарет. Прежде чем уйти, она проверила Никки и Ханну, которые занимали кровати в других палатах. Никки уже шла на поправку, но выйти из лазарета была пока не готова. Ханна спала и казалась спокойной, но она заметно постарела и выглядела уставшей и хрупкой женщиной. Оливия не решилась будить ее, поэтому попросила у медсестры бумагу и написала Ханне записку: « Не стала тебя будить. Зайду к тебе позже. Отдыхай, пока можешь, и ни о чем не беспокойся. Главное, не теряй веру. С любовью, Оливия ».

Бело-сине-красные стены «кофейника» были ярко освещены и увешаны фотографиями сцен американской жизни. Здесь были изображения сияющей неоновыми огнями Таймс-сквер, первые лучи над мостом Сан-Франциско, гигантские леса секвойи, Бостон-Харбор в день праздничного парада красных, белых и синих лодок, пшеничные поля в Канзасе, простиравшиеся на многие гектары под пылающим солнцем и синим безоблачным летним небом, массивные дубы, между которыми бежала тропинка к большому особняку где-то на юге. Итан молча рассматривал эти сюжеты прошлого и задумывался над тем, как это помогало поднять моральный дух солдат и чиновников, которые вынуждены были скрываться здесь. Это был их последний оплот , думал он, последняя черта, отделявшая их от полного безумия. Это последнее место, где они пытались сохранить хотя бы воспоминания о том, что было до этой катастрофы… о том, что исчезло не только из этой страны, но и из своего мира.