Роберт Рик Маккаммон - Граница

Мой Джефферсон. Возьми мою руку.

Одной рукой он поддерживал свои брюки, а другой коснулся ее ладони. Как и всегда, ее плоть казалась почти человеческой… но не совсем. Она повлекла его к кровати, где он сел, чтобы позволить ей снять с него полированные ботинки и носки. Она делала это медленно, испытывая от этого явное возбуждение. Затем она очень медленно стянула с него брюки и потянулась к синим боксерам, мысленно приказав ему откинуться спиной на кровать, после чего скользнула к нему. Оказавшись рядом, она начала играть с отчетливо выдающей возбуждение частью его тела, и в этот момент она казалась такой же очаровательной, как и любая женщина, которая никогда не летала меж звезд.

Когда разум начинал предавать Джефферсона, его горгонская любовница подливала ему порцию свежих воспоминаний. Она оживляла картины двадцатилетней давности и делала их столь же реальными, как и настоящий момент, и единственное, что он мог сделать, так это дрейфовать на территории горячих сексуальных видений, пока она играла с его плотью, будто проверяя на прочность материю, из которой он сделан. В какой-то момент кадры прекратились, и она разделась. Ее не-совсем-человеческая плоть прижалась к нему. Он осмелился посмотреть ей в лицо и заметил нежелательные тени, пробегающие по коже. Он снова отвернулся, но она вновь отправила ему порцию воспоминаний его похотливого парада постельных сцен, которые были заключены в стенах бесчисленных мотелей, съемных апартаментов или приватных комнат в стрип-клубах. Она возвращала его в мир, который он сам для себя сотворил, и он гордился своими достижениями, гордился своей способностью обращать на себя внимание любой женщины, гордился своими способности и своими размерами, гордился талантами, доставшимися ему от Бога, гордился своим серебряным языком и золотой гордыней, гордился так сильно, что это чувство буквально разрывало его на части.

Пламя озарило его. Она пыталась поцеловать его, но толком не умела это делать. Это был просто открытый рот, принадлежавший пустой маске. Она не понимала, что делать дальше, а он не мог проникнуть туда — ему мешало осознание, что это существо, ласкавшее его, не было человеком. Он едва задумался об этом, как… ох! Сознание вернулось в мотель «Шесть», где он провел незабываемую ночь с немецкой студенткой по обмену по имени Яна, которая хотела как можно выгоднее продать свой подержанный Джип. Возбуждение и влажность окутали его и заставили отрешиться от действительности.

Теперь он был внутри нее, он входил в нее сильно и глубоко, как делал бы это с любой человеческой женщиной, перемещаясь вместе с ней в диком ритме неслышимой музыки в ожидании взрывной кульминации. Внутри она была влажной, и где-то в лихорадочных размышлениях Джефферсона проскользнула мысль, что это тоже маскировка, какая-то искусственная смазка, разработанная в инопланетной лаборатории… а затем его вновь захватило воспоминание, как он рассматривал родимое пятно в виде игривой кошачьей лапки на девой груди блондинки по имени Джорджия Мэй, которая работала в банке в Литл-Роке.

Неизвестно, он ли перевернул ее на кровати, или это она заставила его сделать это. Джефферсон с трудом разбирал происходящее: воспоминания уводили его так далеко. В какой-то момент он погрузился в нее со всей силой и услышал, как она издала тихий шипящий звук. Он продолжал входить в нее яростно и со всей силы, воспоминания заставляли его двигаться все быстрее. Он был вынослив в постели и мог продолжать достаточно долго — как и его любовница. На деле… секс никогда не имел для него ничего общего с любовью. Он просто стремился вызвать в ком-то восхищение, родить слова похвалы, заслужить внимание, которое бы подтолкнуло его к новым свершениям. И его инопланетная блудница оказывала ему такое внимание.

А затем — иногда такое случалось — когда он погрузился в свою горгонскую любовницу слишком сильно, что-то горячее, состоящее из плоти ухватило его внутри и крепко зажало. Это длилось всего секунду, но Джефферсон успел ощутить дрожь паники и животного ужаса, которую что-то тут же смыло из его сознания, унеся его в объятия азиатской стриптизерши по имени Китти, от которой всегда пахло горящими листьями. А затем — такое тоже иногда случалось в разгар их встреч — маленькие щупальца вдруг заскользили по его бедрам, чтобы крепче удержать его. Тогда он зажмурился, полностью отдаваясь воспоминаниям, которые она посылала ему, но даже в своем омуте страсти Джефферсон Джерихо ощущал, как тело ее распадается, сбрасывает с себя оковы иллюзии и становится тем самым созданием, которое погрузило в пучину хаоса весь остальной мир.

И какими бы яркими ни были воспоминания, которые она каждый раз дарила ему, они просто не могли скрасить эту часть. Однако, надо отдать ей должное, она старалась это делать, вкачивая в его разум какие-то психические опиаты собственного изготовления. В этот момент щупальце обмоталось вокруг его пениса и сжалось, в то время как другое щупальце щелкнуло его по бедрам. Что-то движущееся в глубине ее фальшиво-человеческого тела снова раскрылось и сжалось… и еще раз… и

… он оказался рядом с молодой блондинкой, гитаристкой Мэрригольд, которая самозабвенно наигрывала «Greensleeves [16] » на своей акустической гитаре.

Тем временем нечто внутри его инопланетной любовницы продолжало сжимать его. Оно было сильным, как человеческая рука. Щупальца извивались в экстазе и щелкали по нему, словно плети. Он никогда не видел их, но представлял, какими они должны быть. Она была достаточно любезна, чтобы убрать их, когда закончила с ним. Когда она решила, что достаточно насладилась, зажим из плоти внутри нее раскрылся и выпустил Джефферсона наружу. Почти теряя сознание, он задумался, используют ли горгоны для чего-то человеческое семя, или… что? Однако мысль быстро покинула его. Теперь ему было все равно, потому что — хотя он и боялся этого существа, и она управляла им с помощью какого-то устройства на затылке — эти чувства отступили перед призывом тела. Ему пришлось броситься в ванную, где его вырвало. В это время он опасался… что она будет читать его мысли и увидит его отвращение.

Да, ему приходилось в жизни спать и теми женщинами, которым стоило бы носить пакеты на голове. По крайней мере, эта женщина — эта искусственная женщина — была красива. Она меняла цвет кожи, волос и глаз и всегда заставляла его чувствовать себя чемпионом. Он нравился ей. Так что в этом плохого?

Он знал, что будет думать так, пока она не освободит его, не отправит обратно. А после — реальность ударит его, он снова войдет в свой муравейник, поднимет крышку своего муравьиного туалета, вывернется наизнанку, сбросит с себя одежду, на которой всегда оставался какой-то неприятный запах, и забьется в угол. Он будет оставаться там, опасливо водя глазами по комнате и дрожа, как после самого страшного кошмара, пока Регина не скажет ему: вставай, свинья . Или она придумает нечто похуже…