Сергей Юрьев - Игры падших

– Я встречался с шаманами, пытаясь найти приемлемый вариант…

– Со всеми?!

– Никак нет, только с некоторыми. Но это всё равно, что со всеми.

– Ну, и что они вам наплели?

– Во-первых, не стоит забывать о том, что первая информация о враждебных действиях со стороны Хунну поступила именно от йоксов, именно от шаманов. Иначе мы, может быть, до сих пор считали, что юго-восточные территории Гардарики подвержены аномальному воздействию природных факторов.

– Так… – Дина наугад раскрыла отчёт, чтобы справиться с приступом раздражения. Даже если майор прав, ведёт он себя слишком вызывающе и уж выговор-то точно получит с самым что ни на есть занесением. – И что – они дали вам шапку-невидимку или волшебную колотушку от бубна?

– Нет, они дали мне новую информацию и оказали помощь в понимании явления.

– Подробнее.

– Акай-Итур, шаман из становища Лай-Йокса, сказал, что два дракона, Красный и Жёлтый, придут в мир за горами Тянь-Ти и Тянь-Ши, и это хорошо, что их два. Если один из них ослабеет, другой вцепится ему в горло, потому что истинные драконы превыше всего ценят одиночество.

– Не вполне понятно.

– Я тоже не всё понял, но он отказался объяснять. Он сказал: возьми дочь Лайсы, и она тебе расскажет, но не сейчас, а когда придёт время.

– Какую дочь Лайсы?

– В приёмной сидит. Я, собственно, хотел доложить…

Дина, не слова не говоря, пробежалась пальцами по клавиатуре, и на стоящем перед ней мониторе возникло изображение приёмной. Сначала мелькнуло несколько озадаченное лицо секретарь-адъютанта, потом зрачок камеры слежения пробежался по ряду пустующих мягких кресел и наконец остановился худенькой девчушке лет пятнадцати, одетой в зелёный свитер грубой вязки и синие парусиновые брюки. Только выступающие скулы и характерный разрез глаз выдавали в ней дочь гордого и терпеливого народа йоксов. Она сидела, перебирая тонкими длинными пальцами костяные чётки и, казалось, что-то бормотала себе под нос.

– Думаете, от неё будет толк?

– Не я – Акай-Итур. Он не думает, он знает.

Дина увеличила изображение, и теперь почти всю площадь экрана занимало одно лишь лицо. В следующее мгновение их взгляды встретились, и у Дины, возникло непреодолимое ощущение, что девочка видит не хитрый глаз объектива, а её саму, полковника Кедрач, сидящую за собственным столом в собственном кабинете под парадным портретом Верховного Посадника.

6 ноября, 22 ч. 27 мин. Исправительное учреждение строгого режима близ посёлка Гремиха

Три спички, одна за другой, погасли на холодном ветру, зато четвёртую удалось донести до горстки еловой стружки, сложенной на обломке бетонного блока. Буй-Котяра разложил крохотный костерок перед семью крохотными идолами и уже собирался вырвать из бороды пару волосин, чтобы принести их в жертву Седьмице, но тут же почувствовал боль в спине, как будто кто-то невидимый огрел его с размаху берёзовым поленом. Откуда-то издалека донеслась оглушительная сирена, и громче неё был только звон подкованных каблуков по железному помосту. Он понял, что влип, и самое лучшее, что сейчас можно было сделать, – потерять сознание, тогда бить не будут, а если и будут, то не сразу – обождут, пока очнётся.

– Попался, скотина, – умиротворённо заявил рослый стражник в меховом бушлате, тыкая ему в спину стволом карабина. – В третий раз попался. А предупреждали тебя, скотина, что с тобой будет, если в третий?!

Предупреждали… Неделя карцера, урезанный паёк до конца месяца и никаких посылок. На полном-то пайке недолго ноги протянуть, а уж на половинном уж точно до настоящих холодов не дожить. Может, оно и к лучшему, чем так мучиться…

– Вставай. Уснул что ли?!

Может, и вправду, прикинуться? Нет – штыком проверять будут. До смерти не заколют – не положено, да только здесь любая царапина гнить начинает. Всего три недели прошло, как здесь, а кажется, что иной жизни и не было никогда. Не было скита в глухих лесах, не было узкой извилистой тропинки, по которой раз пять или шесть в году из чужого мира приходили последние дети древних богов… Уже не верится, что там, перед высоким крыльцом дома Кудесника, полукругом стоят милые сердцу Кумиры – сёстры-близнецы Жива и Навь, одна дающая жизнь, другая отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос, владыки четырёх стихий, и Род, владыка времени и продолжения жизни…

– Долго ещё на карачках стоять будешь? – Стражник, тот, что пониже ростом и с крысиными усиками, не дождавшись ответа, хватил его прикладом по пояснице, и руки соскользнули с края бетонного обломка, на котором догорал крохотный жертвенный костёр.

Последний язычок пламени коснулся бороды, и в нос ударил душный запах палёного волоса. Значит, жертву всё-таки удалось принести, и те муки, которые придётся вскоре принять, будут не напрасны.

– Вдарь ему ещё раз, – посоветовал усатый рослому, поглаживая ствол карабина.

– Нет уж. Тогда придётся его сразу в лазарет тащить, а он, поди, об этом только и мечтает.

Лазарет отличался от жилых бараков только тем, что там стоял стойкий замах карболки, вместо нар – полтора десятка железных кроватей, а ватные свалявшиеся матрацы были прикрыты замызганными простынями. Старший фельдшер, престарелый поручик медицинской службы, запрещал топить стоявшую в углу буржуйку, утверждая, что холод способствует личной гигиене пациентов – вши и микробы вымерзают, и лучшего способа дезинфекции никто ещё не придумал.

Просить пощады бесполезно. За малую мзду стражники вполне могли бы сделать вид, что ничего не было, но дать-то им нечего – всё, что с собой было, и немного денег, и золотую серьгу, отобрали ещё на станции, в местной комендатуре, пообещав не писать в протокол задержания, что он пытался скрыться с места преступления. А он и не пытался. Он и не заметил, когда успел преступление совершить. Просто двое городовых, зачем-то некстати вышедших из электрички, почему-то обратили внимание на сутулого бородатого человека, вышедшего из леса, и начал подтрунивать, что такой бородой только полы подметать в отхожем месте. Пришлось ответить. В комендатуре выяснилось, что он, Буй-Котяра, ещё и не гражданин, да и вовсе язычник. Два дня в волостной кутузке, потом скорый суд (господа присяжные заседатели даже совещаться не выходили – так пошептались) и шесть месяцев в колонии общего режима за оскорбление представителей власти при исполнении. Зачем было ради такого срока на севера тащить – уж совсем непонятно. Если у них общий режим такой, каков же строгий тогда?

– А может, его того… За неподчинение, – предложил усатый, передёргивая затвор. – Если в упор резинкой пальнуть, он и окочурится.

Предложение слегка запоздало – Буй-Котяра уже поднимался с колен, ощупывая подпалённую бороду.