Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

– А он? – кивнул боутану на раненого.

– Мы нашли его ярдах в ста отсюда. Еще дышал.

– Скажет он нам больше, чем ты?

– Полагаю, нет.

Боутану глядел на пленника. Молодой, двадцать с небольшим, черная борода, высоко подбритые волосы, кожаный панцирь с характерным тиснением. Глиндои, родное племя Аманева Красного.

Интересно, видел ли он, как убивают детей Фургонщиков?

– Займитесь им, – сказал Вергореф громко.

Их не пришлось поощрять. Сперва двое, затем трое, а потом – с десяток-полтора людей окружили лежащего, а потом подняли оружие. Ударили одновременно.

Эмн’клевес Вергореф посмотрел на лица. Каменные мины, бесстрастные взгляды. «Такова ваша месть, – подумал он. – Когда мы отправляемся в бой, горит в нас огонь, но когда враг перед нами – мы словно отлитые из бронзы скульптуры. Холодные и равнодушные. Традиция: не говори о чувствах, не выказывай их, лицо – маска души, особенно когда глядят другие. Когда бы не ав’анахо , наши женщины никогда бы не услышали…»

Топот копыт. Один конь. В тишине, которая стояла над полем битвы, звук копыт разносился очень далеко. Всадник ехал сперва галопом, потом рысью, потом шагом – и был все ближе. Несколько ближайших Фургонщиков уперли в борта арбалеты, целясь в расплывчатую фигуру.

Из дыма вышла Богиня.

Боутану открыл рот и замер. В их сторону шагала снежно-белая кобыла с золотой звездочкой во лбу. Шла спокойно, без испуга, а у всадника, что сидел сверху, не было ни седла, ни уздечки.

Лааль.

Он услыхал ропот за спиной, короткий шум, скрежещущий голос Хаса, напоминающий звук ломающегося льда. Неважно. На миг, на один короткий удар сердца, Эмн’клевес оказался между Белыми Копытами, в тени Ее Ноздрей.

«Я засомневался… Прости мне, Госпожа».

А потом словно кто-то вылил ему на голову бочонок холодной воды.

Боутану заметил, что всадников на ее спине двое, а рядом с лошадью, обычной сивой кобылой, бежит еще кто-то, что бока лошади испятнаны кровью, а грива ее не настолько уж и бела, как должна бы, а звездочка на лбу расплывается бесформенным пятном. Что это паршивая, мерзкая, проклятая уловка, чтобы подобраться поближе к фургонам, издевка над их верой и попытка выставить ее на посмешище.

Он ухватил ближайшего арбалетчика за руку, вырвал у него оружие: видимый над краем арбалета всадник был просто обычным смертным.

Какая-то сила подбила ему арбалет вверх, стрела ушла в воздух.

Анд’эверс. Он стоял и смотрел, а губы его странно шевелились.

– Кей’ла, – прошептал кузнец.

Вот – галоп сквозь дым, вот – седые клочья дыма, образующие странные формы люди, животные, чудовища. Вот – копыто, огромное, словно гора, сивая кобыла объезжает ее по кругу, хотя ее всадник этого, кажется, не замечает. Вот – гигантский меч, воткнутый в землю, и группа четвероруких созданий, что стоят и смотрят. Она машет им рукою.

Вот – смрад. Запах мочи и кала, линия фургонов, полузасыпанных какой-то грязью, и сотни таращащихся на нее лиц.

Вот – спокойствие. Вот – гарь. Вот – тишина.

Стоят. Их троица: женщина, которую она некогда ненавидела, мальчик, что не говорит, и она, Кей’ла Калевенх, которой нужно кое-что сделать.

Духи танцуют вокруг, показывают картины.

Лагерь сахрендеев охвачен хаосом.

Сотни, тысячи людей, тянущихся к резным столпам.

Амурех Вомрейс сидит на лошади с топором в руке, лицо его дрожит.

Светловолосая невольница стоит на коленях и возносит ладони в немой молитве к своей богине. Плачет.

Крик. Все более громкий. Наконец один человек, мужчина, лупит головою в столп шатра, пока кровь не начинает пятнать дерево. Тот крик несется, его подхватывают остальные, кто-то вытаскивает нож и широко режет себя по щеке, кровь брызгает на землю.

Духи довольны. Такое отчаяние выгибает окоем. Над лагерем сахрендеев, кажется, проваливается небо.

Вот – крик со стороны фургонов. Один из них вырван из линии. Они въезжают внутрь.

Лица. Мужчины и женщины. Лица смуглы, прекрасны диким очарованием, серьезные и грозные. Вот – оружие во многих руках.

Вот – тишина.

И движение, которое привлекает внимание, лицо отца, исхудавшее и странное, она не помнит, чтобы у него было столько седых волос.

Не помнит, чтобы он когда-либо плакал.

Вот – внезапная дрожь, пробегающая толпой, и десятки протянутых к ней рук. Нет, не к ней, но к женщине позади. Кто-то хватает ее за ногу, кто-то тянет с другой стороны, пытаясь сбросить с лошади, мечи и топоры начинают свой танец, некоторые клинки все еще в крови.

Вот – наконец – полный вдох и боль.

– Не-е-е-е-ет!!!

Вопль словно не из ее горла, мощный и сильный, кобыла фыркает и поворачивается, отталкивая людей и освобождая место.

Вот – внезапная неподвижность, когда все застывает.

Вот – шепот, едва различимый, но она откуда-то знает, что слышат – все.

– Скажи им… скажи, как твое имя.

Вот – тишина и ответ, который ломает в ней все.

– Нет.

Вот – удивление и боль. Взгляд назад, в лицо женщины, и взгляд туда, куда смотрит она.

Вот – печаль и стоны духов, которые ту печаль чувствуют. Вот – тело, лежащее на земле, изуродованное десятками ударов, вот – молодое бородатое лицо, застывшее от боли.

Вот – голос Саонры Вомрейс.

– Нет. Не скажу. Не сейчас. Скажу, как звался он. Гарвен Моверс из клана Зеленого Орла двадцати семи лет. Был он хорошим мужем и отцом, прекрасным воином.

Вот – тишина, еще более глубокая, чем раньше, тишина абсолютная.

– Когда был он мальчишкой, любил бегать за жеребятами и кушать овсяные лепешки. Мать называла его Дер’конерс, по деду. Дер’конерс из рода Манелехов.

Вот – словно ветер, поднимающийся здесь и летящий во все стороны. Вот – вопрос, может ли знание ломать людей? Может ли оно сгибать их напополам, отбирать дыхание, разжимать ладони, сжатые на рукояти оружия, сгибать колени, красить лица белым?

Вот – осознание, что несколько Фургонщиков вскакивают на баррикаду и, используя анахо’ла , передают весть дальше.

Вот – понимание, что на других Лепестках появляются новые верданно, а весть летит дальше, и ее уже ничто не удержит.

Женщина набирает в грудь воздуха и начинает говорить:

– Гос’манер из рода Цедеваров, убит стрелой, Кан’дсар из Веленихов, топором, Заферох из Болумонов, мечом, Йов’ли…

Имена текут непрерывно, а каждое – словно камень, давящий на плечи окружающих их людей. Расходятся волны жестов низкого языка, а вместе с ними, словно пожар в степи, расходится осознание. Там, где имена падают в должное место, колени втыкаются в землю, а из груди вырывается стон. Потому что анахо’ла в своей бережливости всегда говорит больше, чем кажется на первый взгляд.

«Наши дети».