Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

Кивок, свист. Колесницы двинулись, обходя горящий лагерь.

Лея подъехала шагом, ни словом не комментируя тот факт, что конек ее совершенно не желал приближаться к Кошкодуру.

– Сколько могло попасть внутрь?

– Волна? Может, меньше. Йанне и Ландех должны были удержать хотя бы часть. Ты слышала тот шум?

– А то. Словно градом по медной крыше. – Лея глянула на горящий лагерь, сжала зубы. – Сучьи дети, я бы их…

– Они оказались ловчее, Лея. Они наверняка уже под горами.

– Это должно мне помочь?

Она потянулась за луком, вынула из колчана несколько стрел, одну наложила на тетиву, остальные перехватила ладонью.

– Я знаю, что мне поможет, Сарден.

Он улыбнулся, взял ее конька за узду и придержал.

– Пусти.

– Нет, девочка. Они станут стрелять в каждого, кто в седле. Ты не поедешь сражаться.

– Пусти!

– Нет. Это приказ. А теперь смотри.

В каких-то двухстах ярдах от них стена повозок разломилась, и оттуда выскочила группа всадников. Может, два а’кеера. Лея не выдержала, послала в них три стрелы, без видимого результата, а кочевники уже шли галопом, уже смыкали строй, чтобы пробиться сквозь окружившие лагерь колесницы и прорваться в степи.

Дорогу им заступила одна Волна. Повозки шли свободно, на расстоянии достаточно широком, чтобы конница проскользнула меж ними и сбежала. И вдруг… тысячи пьяных барабанщиков дорвались до тысяч металлических котлов. Звук раздался без предупреждения, и даже конь Кошкодура прижал уши и испуганно фыркнул.

А у колесниц выросли крылья. За каждой развернулось несколько бьющихся на ветру полос, в резких цветах – красном, желтом, белом, оранжевом. Шириной в пару футов, длиной в двадцать, сужающиеся к концам, яростно хлопающие и щелкающие, будто кнуты.

Кони се-кохландийцев принялись ржать, приостанавливаться, идти боком и приседать на задние ноги. Никакая сила в мире не заставила бы их приблизиться к этому ужасно шумному, многоцветному, подвижному препятствию, что внезапно развернулось и обволокло пытающийся отступить отряд.

– Мы называем это Шелковым Кругом. – Аве’аверох Мантор незаметно приблизился к ним, что, приняв во внимание поднявшийся вокруг шум, не было таким уж достижением. – Шелк-сырец, раскрашенный в разные цвета, бьющийся и грохочущий при движении, словно флажок на кончике копья. Стоило это нам целое состояние, но окупило себя. Кони достаточно разумны, чтобы бояться новых вещей.

– Людей бы это не сдержало.

– И что это говорит о нашей мудрости? – скривился с яростью ламерей . – Я потерял половину Волны, потому что оказался идиотом. Глядите.

Идущие по кругу колесницы сомкнули строй, а лучники их начали стрелять. Кочевники пытались обороняться, но еще никому не удавалось искусство точной стрельбы со спины коня, который то и дело крутится и бьет задом. Металлическое громыханье было оглушительным.

– Откуда этот шум? Мне не верится, что флажки…

– Оттуда. – Старший Фургонщик передвинул нечто ногою, и между спицами его колесницы выдвинулся стальной лист. – Звук – тоже оружие. Наши кони его не боятся, но когда мы сражаемся с непривыкшими… Сам видишь.

Внутри Шелкового Круга царило опустошение. Последние всадники наконец-то соскочили с коней и натянули луки. Колесницы сломали строй и попросту их смели.

– В шелке-сырце вязнут стрелы. – Аве’аверох смотрел, как колесницы останавливаются, а их экипажи парой ударов добивают раненых. – Может, одна из пяти пролетит сквозь свободно свисающие полотнища. Это – дополнительная защита, когда мы движемся строем. А теперь мы пойдем быстро, без отдыха. Орнэ – в ярости, и лучше побыстрее дать ей что-нибудь поджечь. А вы… Можете ехать с нами. Ваши кони справятся?

Они кивнули, а верданно просто развернул колесницу и двинулся к остальным Фургонщикам, отдавая свистком команды. Лея улыбнулась кисло и спрятала лук.

– Не за что, козел ты сушеный.

Конь коротко фыркнул, расставил пошире ноги – и стало ясно, что дальше он не пойдет. Живот его был вздут, шерсть сбилась, бока ходили ходуном. Далеко ему было до того гордого, стройного, словно благородный олень, животного, которое подарил им сын графа. Три дня и три ночи пути в горах, пути непрестанного, все дальше на северо-восток, не должны были настолько его вымотать, но, использовав минутную невнимательность Дагены, он нажрался каких-то подозрительных папоротников. Оказалось, что растения, которыми мог насытиться горный пони, совершенно неприемлемы для боевого коня.

Брюхо его напоминало нынче барабан, кожа вот-вот была готова порваться, вздутые кишки давили на легкие, и конь дышал словно после убийственного галопа. Пускал слюну и пузыри.

Они расседлали его, переложив вещи на спину тяглового коня и выбросив дамское седло. Собственно, им бы нужно было оставить больное животное, но в таком состоянии скакун не мог бы защититься даже от стаи одичалых собак. Девушки не сумели так поступить.

Впрочем, он и не сдерживал их слишком сильно. Дорога сделалась исключительно неудобной для лошадей: узкие скальные полки, лесные тропки, которыми ходили только дикие звери, расселины в скалах, какие-то странные, укрытые от людских глаз пути – из-за всего этого бо́льшую часть пути приходилось идти пешком, волоча животных под уздцы, а не ехать верхом. Когда бы не то, что Лайва вела себя как безвольная кукла, время от времени лишь указывая им дорогу, они бы еще пару дней назад, до того неприятного инцидента с пищей, расседлали бы и отпустили лошадей. Но тогда им пришлось бы вести дворянку под руки, следя за каждым ее шагом, поскольку, когда ее снимали с коня, девушка либо стояла без движения, либо принималась бродить по окрестностям без цели и смысла. И только при вопросах о дороге она немного оживала, лицо ее обретало хоть какое-то выражение, брови хмурились, а в глазах появлялся проблеск сознания. Позже она снова сбегала внутрь собственной головы, в безопасное место.

Кайлеан этому не удивлялась: когда бандиты убили ее семью и когда миновали эмоции, она и сама, уже отплатив за это кровью, искала успокоения в похожем месте. Не думать, не чувствовать, погружаться в сон наяву, пить, когда пододвинут тебе под нос кубок, есть, когда вложат в руку пищу, спать с открытыми глазами. И не вспоминать, гнать из памяти любой след от потери, иначе человек совьется в клубок и примется выть в небеса, раздирая лицо ногтями.

Семья Анд’эверса окружила ее заботой, дала время на траур, а потом постепенно, шаг за шагом, втянула в водоворот собственной жизни. Но Кайлеан все равно понадобился год, прежде чем она снова искренне улыбнулась – искренне, то есть, как говорила тетка, лицом и сердцем.

Но у Лайвы не было никого, кому она могла бы выплакаться ночью, и никого, кто устраивал бы ей глупые шуточки лишь для того, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Впрочем, Кайлеан и не хотела бы сделаться ее поверенной. Лайва сидела в самом центре паутины смерти и хаоса, что опутала все эти горы, и, может, не была пауком, но равнодушно глядела на то, что происходит, хотя наверняка знала, кто и во что здесь играет. И как это остановить. После ближайшего ночлега им останется день и ночь пути, а потом они вернутся и повстречаются с преследующими их солдатами.