Макс Мах - Кондотьер

– Кстати, любопытно! – Генрих промокнул губы салфеткой, вытер кончики пальцев и взялся за листок. – Как ты будешь ревновать? Скрытно или открыто? А скандал ты мне закатишь? Драться полезешь? Посуду побьешь?

Говоря это, он разворачивал записку, но и Наталью – скорее по привычке, чем по необходимости – из внимания не выпускал, посматривал краем глаза. Оттого и заметил странную реакцию женщины на его « драться полезешь ». Как-то неадекватно она отреагировала на шутку. Вздрогнула взглядом, чуть напряглась. Мгновение, не более, но факт налицо.

«И что это было? Отголоски прошлой ночи, или у нас возникли непредвиденные проблемы, о которых я пока не осведомлен?»

– Тэкс! – сказал он вслух, пробежав незамысловатый текст записки глазами. – Как я и предполагал, мы приглашены на прием. В девять вечера, в доме Нелидова.

– У Софьи Викентьевны и Павла Георгиевича? – Натали даже есть перестала, оставив императорскую уху и так понравившуюся ей имбирную водку.

– То есть с семьей графа ты знакома?

– Мы дальние родственники.

– Хороший выбор, – отметил Генрих, складывая послание и убирая в карман. – И наверняка не без задней мысли…

Интерес его касался именно «задней мысли». Кого первого имел в виду Бекмуратов: Генриха или Натали? Ну, и еще нелишне было бы узнать, кого черт принесет на встречу этим вечером! Ведь явно кого-то принесет, а иначе – зачем весь этот паноптикум?

– Да, чуть не забыл, – он взял со стола ложку и приготовился «дохлебать супчик», – чем окончилась твоя встреча с Ольгой… Постой, как ее по мужу? Станиславская?

– Да, – подтвердила Наталья, глядя на него несколько необычно, из-под ресниц, – Ольга Станиславская.

Пока ехали на извозчике в Мошков переулок, Генрих рассказывал о маскараде в Венеции. Натали слушала вполуха. Вставляла кое-где уместные замечания, но большей частью молчала. Сидела, откинувшись назад, курила, думала. Вспоминалась встреча с Ольгой. Прокручивалась снова и снова, как заезженная пластинка. Припоминались новые детали, но общее впечатление не менялось. Как было поганым, таким и осталось. Генрих тоже не радовал. Ничего осмысленного о том, как и где он провел день, не сообщил, отделавшись пустыми, ничего не значащими словами. И на рассказ о портрете отреагировал неожиданно никак. Почти равнодушно. Переспросил: «Серебрякова?» Покивал, словно припоминая давнюю безделицу. «Да, да, конечно! Как же это я запамятовал? Как, говоришь, зовут ее мать? Лариса Ланская? Вот как!»

– Ты ее знаешь? – спросила Натали, прерывая молчание и резко меняя тему.

– Прошу прощения? – обернулся к ней Генрих. Смотрел спокойно, ни обиды за то, что прервала, ни удивления. Одна только вежливость.

– Ты Ларису Ланскую знал… в молодости?

– Вопрос о том, спал ли я с нею? Ведь так?

– Допустим.

– Ты ревнуешь меня к прошлому?

– Я? Тебя? Что? – ей едва не снесло крышу. Генрих умел провоцировать. – Глупости! Мало ли, кого ты там имел! Мне-то какое дело! Подумаешь, переспали, экая невидаль!

«Слишком много слов! – Она понимала, что попалась, как ребенок, но ничего поделать с собой не могла и объяснить Генриху, с чего вдруг такая экспрессия, не могла тоже. – Слишком много слов. Слишком быстрый отклик. Слишком сильное чувство. Черт тебя подери, Генрих!»

– Да, мне кажется, мы были с ней близки какое-то время… – говорит осторожно, думает о чем-то своем, смотрит в спину извозчика, который от их разговора поменял цвет кожи с белого на бурый.

– Она была замужем?

– Да, похоже на то…

– Ольга думает, что это случилось еще до рождения Марго, ее старшей сестры.

– Да? И что? Это ее тревожит?

– Нет, просто любопытно.

– Давняя история.

– С Елизаветой Ростовцевой тоже давняя история?

– Я был молод, – прозвучало с ноткой грусти, – и весьма популярен.

«И это все, что ты готов сказать о двух женщинах, которые тебя любили? Сукин сын!»

Во всех хороших домах – а особняк на углу Мошкова переулка и Дворцовой набережной был из таких – есть свои приемные дни. Понедельники, скажем, вторники или среды – постоянные, словно религиозные праздники, и закрытые на манер английских клубов. Нелидовы традиционно принимали по четвергам. Это повелось еще со времен отца нынешнего главы семейства – Георгия Самсоновича, бывшего одно время даже вице-канцлером империи. В те времена Генрих бывал здесь часто, особенно в период увлечения младшей дочерью графа Нелидова Анастасией. Но случилось это давно, и не факт, что Павел Георгиевич знает об этом или все еще помнит. Да, если и вспомнит, это же история его сестры, а не жены. Есть разница, как говорится. Другое дело Софья. Ей много о чем есть вспомнить, и, слава богу, если Павел об этом не осведомлен.

– Генрих, – Наталья приостановилась перед самой дверью, уже распахнутой перед ними вышколенным до полного автоматизма швейцаром, – а кто я сегодня?

– А сама, как думаешь?

– Наверное, баронесса Цеге…

– Я не спрашивал тебя, Тата, но если ты носишь этот титул…

– Я сирота, Генрих. Титул принадлежит мне.

«Грустно, но этого следовало ожидать».

– Пойдем, – предложил он, – нас уже ждут.

И в самом деле, в вестибюле прогуливался, покуривая, генерал Бекмуратов.

– Добрый вечер, баронесса! Рад вас видеть, господин Шершнев!

«Ну, вот, все точки над «i» расставлены, и не нужно гадать, кто есть кто этим вечером в этом доме».

– Здравствуйте, генерал! Давно не виделись!

– Да, я тоже успел соскучиться, – холодная улыбка, благожелательный кивок. – Вечер в разгаре. Общество в сборе. Для многих ваш визит – из разряда полных неожиданностей, причем, даже не знаю, какого свойства. Приятных или напротив, однако, надеюсь, никто глупостей не наделает, все-таки люди воспитанные. Вам стрессы тоже противопоказаны, как я слышал. От последней контузии, чаю, еще не отошли? Оно вам нужно?

– Ни в коем случае, но я ведь здесь не гусей дразнить и не буку показывать, я прав?

– Чуть позже подъедет Петр Андреевич…

– Варламов?

– Так точно, – кивнул Бекмуратов. – Вас, полковник, пригласят наверх, в кабинет Павла Георгиевича, там и поговорите.

– А Павел Георгиевич у нас нынче кто?

– Павел Георгиевич – губернатор Северо-Западного края.

– Губернатор? – не поверил Генрих, мысленно примеривая на Пашу Нелидова расшитый золотом мундир. Получалось нелепо.