Николай Петри - Судороги Земли

Агути пожал плечами.

— Не знаю. До тебя мы эту тему не обсуждали.

— Напрасно…

— Может быть, — легко согласился Агути. — Ты у нас человек новый, интересующийся. Дерзай!

Зодчий решил воспользоваться советом и сразу же отправился на поиски Гоблина (Фархада решил расспросить в последнюю очередь). Гоблин жеманиться не стал и на вопрос о его субъективном чувстве в отношении начала Перехода откликнулся живо, с привычной эмоциональностью:

— Я, конечно, не Агути, который может предсказать начало едва ли не за сутки, зато я почти со стопроцентной гарантией могу сказать, каким именно будет Переход!

— То есть? — не понял Зодчий.

— Я могу предугадывать, какой будет Переход до того, как он начнётся: «холостой», «заставный» или «громовой»!

— Разве это возможно?

— Я тоже сначала сомневался, а потом, спустя пару Переходов, решил делать заметки на видном месте. Рассказал об этом Фархаду. Он и следил за моими предсказаниями в качестве третейского судьи. За четыре года было девятнадцать Переходов, и только два я предсказал неправильно. Да и то в обоих случаях форма Перехода была настолько неявной, что мы сами путались в его классификации.

— А Фархад?

— Что Фархад?

— Как он узнаёт о начале процесса?

Гоблин на секунду смешался.

— Мой тебе совет — не спрашивай его об этом…

— Почему? — удивился Зодчий.

Гоблин изобразил в воздухе некую замысловатую фигуру и с явной неохотой пояснил:

— Он очень болезненно реагирует на всё, что касается попадания выходцев в Зокон… Особенно на вопрос о том, каким образом он сам здесь оказался.

Действительно, Зодчий вспомнил, что на все его безобидные просьбы рассказать свою историю, Фархад всегда отвечал холодным и категоричным «Нет!»

«Пожалуй, Гоблин прав, — подумал Зодчий, — будет лучше, если я не стану тревожить Фархада… Пока не стану…»

Имелся у Зодчего ещё один вопрос, на который он хотел получить ответ до своего отбытия во владения Амвросия. Вопрос был непростым, скорее — щекотливым. Зодчий думал о том, что почти все выходцы выглядели крепкими здоровыми мужчинами, способными иметь семью и детей. И было странным, что ни один из них не нашёл себе невесты из числа молодых женщин или девушек рода Амвросия. Мало того, Зодчий не слышал ни от одного из обитателей всех трёх застав, чтобы они хотя бы раз встречались с таинственным стариком. Прямых вопросов на эту тему Зодчий не задавал, но, будучи человеком наблюдательным, довольно часто отмечал недоговорённость во время бесед, если тема касалась местных обитателей, называвших себя «верцами». (Впрочем, в этом самоназвании нетрудно было вычленить глагол «верить», а значит, и проследить этимологию слова.)

Вечером в комнату к Зодчему пришёл Агути. Он сел на широкую лавку, посмотрел на раскрытую тетрадь. Долго молчал, потом спросил:

— Помнишь, о чём я тебе говорил почти месяц назад?

— Ты об Амвросии?

— Не только…

— Конечно, помню, — охотно откликнулся Зодчий. — Разговор шёл об осторожности. Но я, честно говоря, не совсем понял, о чём ты пытался меня предупредить.

Агути долго царапал ногтём струганную поверхность доски, потом заговорил:

— Лет десять назад Амвросий пригласил по одному выходцу с каждой заставы.

— И что?

— Через два дня мы всех троих похоронили на кладбище Первой — она ближняя к поселению…

Зодчий почувствовал, как ёкнуло сердце, и холодный игольчатый ком страха скользнул по гортани вниз.

— Никто из вас об этом ничего не говорил… — после долгой паузы проговорил он.

— Не говорил, — согласился Агути, — потому что в этом не было нужды — верцы уже много лет никого из нас не приглашали. Теперь — другое дело.

— А… как они погибли?

Агути облизнул сухие губы.

— Верцы передали нам только урны с прахом. Они сожгли трупы…

— Причина их смерти неизвестна?

— Эх! — не то засопел, не то заскрежетал зубами Агути (Зодчий никогда не видел его в таком возбуждённом состоянии). — Если б мы знали! Но… ходят слухи, что они… Тьфу ты, пропасть!..

Он вскочил с лавки и стремительно направился к двери.

Поражённый Зодчий в одиночестве остался стоять посреди комнаты.

Ночью ему снился тяжёлый сон. Ничего яркого или запоминающегося — только обрывки видений, от которых вздрагивали пальцы рук, учащалось дыхание, а на висках выступали бисеринки холодного пота. Ничего красочного или конкретного — только отдельные лоскутки некоего громадного полотна, сотканного из боли и страданий. Из всего калейдоскопа уродливых видений запомнилось только одно.

…Мрачное ущелье, освещаемое хмурым холодным солнцем. Никакой растительности — ни травы, ни кустарников, ни деревьев. Угрюмые скалы, серый песок, тусклый рассеянный свет. Неожиданно дно ущелья упирается в вертикальную каменную стену. Базальт: чёрный, холодный, неприступный. Где-то у подножья скалы высится каменный бык, на котором без труда можно разглядеть огромное гнездо. Соломинки, веточки, прутики образуют множество галерей-тоннелей. Из их холодной глубины льётся неживой зеленоватый свет.

Ноги сами несут Зодчего вперёд — туда, где в недостроенной части гнезда шумно ворочается длинноклювая птица. Размеры её поражают: из блестящего эбенового клюва можно изготовить целый саркофаг! Птица тяжело вздыхает, приподнимается, и Зодчий видит, чем она так увлечена: её клюв удерживает червя-колосса. Просунув конвульсивно извивающееся тело в одну из готовых галерей, птица вдавливает несчастного в пластичный глиняный шар, некоторое время выглаживает клювом мягкую глину, потом убирает голову. Зодчий поражён — в низкой галерее засветился новый зелёный огонёк в глиняном «канделябре»!..

Проснулся с предощущением беды. Появилось острое желание немедленно пойти к Агути и отказаться от поездки. Он не осудит, он поймёт. Однако Зодчий тут же устыдился собственного малодушия и заставил себя немедленно подняться с кровати.

Сделал несколько торопливых упражнений, прогоняя не столько сон, сколько восстанавливая подвижность онемевших мышц. Выглянул в окно и окончательно успокоился: небо, трава, лес, были прежними. Цветовая гамма, геометрия мира, его запахи — не изменились. Выходит, гигантская чёрная птица в его видении оказалась всего лишь ночным кошмаром…

Когда после долгого умывания Зодчий сел завтракать, то внимательный взгляд Агути едва ли смог заметить на его лице следы тревожной и почти бессонной ночи.

Завтрак прошёл в обычных разговорах. Потом все вместе распланировали текущий день, ни словом не обмолвившись о прибытии верцев на заставу. (Либо Фархад и Гоблин не видели в посещении Зодчим таинственного старца ничего опасного, либо за их спокойствием скрывалось что-то ещё…)