Николай Петри - Судороги Земли

Зодчий выбежал из комнаты, не в силах найти выход из лабиринта гипотез и предположений. Чтобы немного развеяться, он решил съездить в поселение. Охотников отправиться вместе с ним набралось немало.

Спустя три часа повозка с семью седоками въехала в ворота поселения.

Зодчий сразу отправился к Амвросию (за последнюю неделю здоровье патриарха заметно ухудшилось).

В своей комнате старик находился один. Ни Легонта, ни Арины рядом с ним не было. Неожиданному гостю старец обрадовался.

— С какими новостями пожаловал? — спросил он после приветствия.

— Новости?.. — не сразу отозвался Зодчий, и некоторое время молчал, изучая лицо Амвросия.

Старец, в свою очередь, спокойно глядел на выходца, неспешно поглаживая осанистую бороду.

Заговорил первым:

— Вижу вопросы в твоих глазах.

— Без них теперь нельзя… — попытался улыбнуться Зодчий. — Утром просыпаешься, подходишь к зеркалу и гадаешь: там, в зазеркалье — это ты сегодняшний или ты вчерашний?..

— Вопросы… — задумчиво произнёс Амвросий. — Они и боль и благо — смотря какой ответ ты получаешь… Так что ты хотел узнать?

Зодчий на секунду замялся.

— Легонт рассказал о пророчестве Эркатоги… — медленно заговорил он.

Амвросий поднял руку, Зодчий остановился.

— Об этом пророчестве знают немногие, — произнёс старец неприятным трескучим голосом.

— Легонт говорил. Но я готов дать слово…

— Что ты хочешь знать?

— Есть письменные свидетельства того времени?

— Есть.

— Я могу с ними ознакомиться?

Амвросий нервно зашевелился в массивном кресле. Долго гладил бороду, сморщенными узловатыми пальцами перебирая седые волоски, словно горошины на чётках.

Зодчий решил, что старик откажет.

— Зачем тебе пророчество?

— Ещё не знаю… — признался Зодчий.

Амвросий вздохнул и сказал:

— Когда прочитаешь, я хотел бы узнать твои мысли…

Зодчий поспешно кивнул головой.

Лекарий встретил Зодчего как самого дорогого гостя. Он суетливо усадил его за собственный стол, для чего пришлось в спешном порядке уносить на стеллажи целые горы книг. Очистив столешницу, Лекарий ненадолго исчез и появился с толстой книгой в руках. Судя по выделки кожи, конгревному тиснению, а также по знакам, которые оставило на переплёте неумолимое время, фолиант был значительно старше библиотекаря.

— Последний раз мы открывали эту книгу, — заговорил Лекарий с благоговением в голосе, — когда Легонту исполнилось десять лет. А для чужаков её страницы не раскрывались никогда!

Зодчего неприятно задела последняя фраза старика.

— Выходцы не чужаки!

— Может быть… — поспешно согласился Лекарий и развернул книгу примерно на середине. — Ты прочтёшь только эти страницы.

— А остальное? — Зодчий покосился на внушительную толщину закрытых листов.

— Об этом Амвросий ничего не говорил. Да и не к чему они тебе… — добавил он после недолгого молчания.

Зодчий возражать не стал.

— Текст заново переписан всего несколько лет назад. Тебе будет несложно понять содержание…

Зодчий снизу вверх глянул на Лекария.

— А почему его переписали? — спросил он.

Библиотекарь похлопал седыми ресницами, скорбно вздохнул и отвернулся. Установив по одной керосиновой лампе справа и слева от массивного фолианта, он незаметно исчез. Зодчий огляделся. Полумрак большой комнаты, наполненной особой атмосферой запечатлённой на бумаге вечности, принёс ощущение покоя и долгожданного умиротворения для мятущейся в поисках ответов души.

Секунду Зодчий вслушивался в слабые, едва уловимые звуки, доносившиеся с залитой рассеянным светом улицы, потом опустил взор на раскрытую книгу и прочитал заголовок: «Написано по воспоминаниям Церапа в память о благословенной Эркатоге». Кончиками пальцев Зодчий погладил страницу, в которой сразу заметил несоответствие: страницы были почти новыми, а слог письма говорил о противоположном…

«…Зачем люди говорят неправду?..

С самого детства я слышал одно и то же — Эркатога ведьма и чёрная колдунья. С чего они это взяли? Только потому, что одна старуха, плюнувшая вслед Эркатоге, на следующий день сломала ногу? Или потому, что Рэкьяр — сын главы рода — отказался поклониться старушке, и через неделю его заломал медведь? Но неужели все забыли о том, что именно Эркатога за неделю поставила вредную старуху на ноги, и почти два месяца выхаживала строптивого Рэкьяра! Сын главы рода навсегда остался хромым и слепым на один глаз, но с тех пор никогда не позволял своей гордыне неуважительно относиться к старости, в каком бы обличии эта старость перед ним не предстала.

Эркатогу я помню столько же, сколько себя. Потому что, едва осознав себя Божьим творением, я слышал это имя, и в начале воспринимал его, как нечто потустороннее, ибо приход Эркатоги в поселение всегда обставлялся, словно приход страшного Морока — повсюду закрывались ставни, матери прятали детей по погребам, опасаясь, что даже бревенчатые стены не смогут уберечь их дитяток от страшного сглаза.

Вначале я так же, как и все, боялся Эркатоги до спазмов в груди и онемения в ногах. Не один раз, после того как Эркатога проходила мимо нашего дома, я замечал, что стою в луже. Сейчас мне стыдно об этом говорить, но правда такова, какова она есть. И, собравшись написать о последних минутах жизни благословенной Эркатоги, я поклялся говорить только правду, какой бы постыдной, горькой или страшной она не казалась.

До восьми лет я воспринимал Эркатогу как все, — то есть посланцем Люцифера на нашу погибель. Но однажды на меня снизошло прозрение.

Случилось это следующим образом.

В тот раз о приходе Эркатоги никто не знал, потому что пришла она не от главных ворот, а со стороны северной охранной стены, где плотники меняли сгнившие брёвна. Неожиданное появление старухи на улице как громом поразило всех: дети с визгом бросились по домам. Выбежавшие на крики матери торопливо подгоняли детей. Даже степенные старики не захотели оставаться на улице, когда по ней шла в своём обычном тёмном облачении Эркатога.

Суматоха, крики, визг взбудоражили лошадей, привязанных недалеко от моего дома. Лошади встали на дыбы, и двум из них удалось оборвать уздечки. Стремглав кони понеслись вдоль пыльной улицы. Но не в сторону открытых главных ворот, а в направлении невозмутимо шагавшей Эркатоги. Приблизившись к ней на расстояние десяти саженей, лошади словно обезумели — они страшно вытаращили глаза, захрипели, пена появилась на их влажных, вздрагивающих губах. В этот миг Эркатога заметила меня.

Я не стал убегать как все дети, а — не знаю, почему так вышло — остался стоять посреди улицы как вкопанный. В тот миг я был уверен, что обязательно погибну под копытами беснующихся лошадей…»