Николай Петри - Судороги Земли

…Зодчий вздрогнул — кто-то коснулся его плеча. Он торопливо обернулся — Арина стояла возле стола.

— Ты читаешь о пророчестве Эркатоги? — спросила она, склонив голову набок.

— Откуда ты знаешь? — удивился Зодчий.

Девочка улыбнулась.

— Твои мысленные образы нельзя спутать с другими.

— Всё так плохо?

— Совсем нет. — Девочка подошла к столу, нащупала лежащую книгу, словно играя, провела по ней тонким пальчиком. — Ты представляешь написанное по особенному.

— Хуже или лучше?

— В твоём восприятии Эркатога не выглядит злобной страшной колдуньей.

— Я ещё не всё прочитал… — напомнил Зодчий.

— Знаю, — махнула рукой девочка и неожиданно спросила: — Можно я посижу рядом?

— А ты не будешь мешать?

Арина покачала головой и, шагнув за спинку стула, растворилась в голубоватом сумраке большой комнаты.

Зодчий вернулся к прерванному чтению.

Едва он опустил глаза, из темноты раздался задорный голос:

— Я больше не буду тебя отвлекать.

— Это хорошо, — кивнул головой Зодчий.

— Я больше не буду тебя отвлекать, потому что… — девочка неожиданно замолчала.

Удивлённый Зодчий быстро обернулся.

— Продолжай… — попросил он.

В полумраке что-то шевельнулось. Арина, понизив голос до шёпота, сказала:

— Нельзя прерываться, читая пророчество Эркатоги!

— Почему? — не понял Зодчий.

— Потому что… Ой! Да читай скорее, а то ничего не поймёшь!..

Зодчий пожал плечами и вновь склонился над рукописью.

Попытавшись отыскать место, на котором остановился несколько минут назад, он долго водил взглядом по раскрытой странице, но нужного абзаца не нашёл! Он решил заново перечитать текст, надеясь в процессе неторопливого последовательного чтения обнаружить потерянные строчки.

Зодчий испытал настоящее потрясение, когда понял, что читает совсем другую историю! Нет, смысл повествования, фабула, герои оставались прежними, но слова, стиль, атмосфера письма оказались совершенно другими…

«…я не мог об этом знать, потому что глаза перестали воспринимать мир в обычной плоскости. Это было тем более странно, что боли я не чувствовал. В теле росло ощущение тепла, струившегося от раскалённой головы к ледяным ступням. Подсознательно я был готов к своему уходу. Но очень скоро пришла радостная уверенность — я жив! Вслед за этим мир вновь распахнулся передо мной, и я увидел…

Обезумевшие от страха лошади сбили меня с ног, но ни одно копыто не коснулось моей головы. Лишь немного помяло грудь и раздавило три пальца на левой руке. Боли не было. Вместо неё в меня вошло бесконечное удивление при виде Эркатоги, замершей в двух шагах от меня.

Только теперь я до конца сознаю, что произошло в тот день. Тогда же я видел перед собой только немощную старуху и двух беснующихся жеребцов, которых она удерживала вытянутыми вперёд руками. Я видел, как бешено хрипели кони, как вздымались и опадали их взмыленные бока. Не было сомнения в том, что необузданная первобытная сила рвётся из них наружу, и что сила эта вот-вот выплеснется, сея вокруг смерть и разрушение.

Но произошло невероятное! Кони вдруг перестали биться, затихли, а потом медленно повалились на землю, закатив глаза. Эркатога величественно прошагала между телами лошадей и приблизилась ко мне. Я помню только её глаза — огромные, пронзительно-зелёные. Раньше мне доводилось заглядывать в глаза наших стариков, и я видел в них лишь усталость и мутную пелену, подёрнувшую далёкую-далёкую юность. Глаза Эркатоги были другими. Она не просто смотрела — она ВИДЕЛА! Для моего несмышлёного разума её взгляд показался сказочным…

— Тебе больно? — спросила она, и меня поразил её голос: тёплый, ласковый, он мгновенно усыпил и убаюкал тупую давящую боль в груди.

В ответ я с трудом сказал одно слово:

— Нет…

Эркатога медленно кивнула головой. В этот момент к нам подбежали люди. Они кричали, шумели, суетились, а я видел перед собой только изумрудную зелень глаз Эркатоги, и ни на что больше смотреть не мог.

Прибежала моя мать. Она стала громко причитать, обвиняя Эркатогу в случившемся. Я пытался сказать, что старушка не только не виновата, а что именно она спасла меня от смерти. Но слов моих никто слушать не захотел. Скоро меня унесли в дом.

Эркатога, не сказав в своё оправдание ни слова, величественной походкой удалилась через главные ворота.

Болел я долго — около года. Ведун Антип — мой дедушка — перепробовал все средства, но поставить меня на ноги не мог. Я слабел с каждым днём…

Из этой тяжёлой поры мне запомнился один разговор.

Отца дома не было. Разговаривали дед Антип и моя мать.

— Это всё колдунья проклятая, Эркатога, виновата! — мать прижимала маленькие кулачки к груди и с тоской смотрела на меня. Слёзы катились по её ввалившимся от горя щекам.

— Пустое говоришь! — укоризненно покачал головой Антип. — Эркатога так же виновата в болезни Церапа как я или ты!

— Ты защищаешь колдунью?! — от удивления мать перестала плакать.

Дед Антип пожал плечами.

— Раздавленные пальцы давным-давно зажили, — сказал он. — Ушибы тоже. Но болезнь осталась внутри…

— Ну, так сделай же что-нибудь! Ведь ты ведун — знахарь!..

— Ведун от слова «ведать», то есть знать, — скорбно покачал головой старик, — а я не знаю, что с нашим мальчиком. Вот если бы Эркатога…

— Нет! — мать вскинулась и заметалась по комнате точно птица. — Только не она!.. Только не она!..

Дед Антип ушёл, не сказав ни слова.

С каждым днём мне становилось всё хуже. Тело во многих местах покрылось язвами и гнойниками. Я уже не вставал и внутренне приготовился к встрече со своим старшим братом, погибшим год назад на Южной заставе.

Однажды ко мне подошла мать. Она встала на колени и, уткнувшись в подушку, зарыдала. Потом подняла на меня глаза, полные слёз и обречённо проговорила:

— Я не хочу, чтобы ты умер, но, позволив Эркатоге прийти, я навсегда потеряю тебя!..

Тогда я не понимал, о чём она говорит.

На следующий день я увидел у своей кровати Эркатогу. Мне до сих пор не понятно, каким образом она узнала о решении матери, ведь никто в поселении не знал, где живёт старуха…

Эркатога разглядывала меня очень долго. Уже начали слезиться глаза, но я не мог моргнуть, пока она что-то искала на дне моих глаз. А потом я услышал её голос. Он звучал иначе, чем при нашей первой встрече: сейчас в нём чувствовались и боль и душевная надорванность.

— Я вылечу вашего сына, — заговорила она, не глядя на мою мать. — Но я должна его взять с собой.

— Я знаю… — голос матери сделался тусклым и мёртвым.