Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Рвется? Это как понять? Гм. Ладно, впусти его.

В кабинет торопливо вошел следователь. Он имел испугано — обалдевший вид.

— Господин генерал-майор! В ходе перекрестного допроса были получены от Обнина Ильи Давыдовича… вот эти показания, — тут его голос дрогнул. — Прошу прочесть их.

Мартынов взял листы, пробежал их глазами, потом негромко сказал: — Об этом никому ни слова, поручик, иначе горько пожалеете. Из управления не уезжать. Вы меня поняли?!

— Так точно, господин генерал-майор!

— Можете идти.

Когда за ним закрылась дверь, Мартынов ничего не говоря, протянул мне листы допроса. Прочитав, в свою очередь, я отдал их Пашутину.

— Не ожидал, честно говоря, господа. Думал, заговор будет куда… мельче. А тут только одних генералов одиннадцать человек, — сказал он, после того как положил прочитанные листы допроса на стол.

Нити вели, как в военное министерство, так в Генштаб и Ставку. Все выглядело намного хуже, чем мы думали.

— Сергей Александрович, теперь дело за вами, — сказал Мартынов.

— Езжай, Сережа, — поддержал его Пашутин. — Время не ждет.

Время приближалось к полночи, но, несмотря на поздний час, я настоял на том, чтобы обо мне прямо сейчас сообщили государю. Тот, похоже, еще не ложился, потому что уже через двадцать минут принял меня.

— Что случилось?, — спросил меня встревожено царь.

Вместо ответа я, молча, протянул ему показания Обнина и Мерзлякина. Пробежав мельком первую страницу, он поднял голову, и я увидел его ошеломленное лицо: — Что это?!

— Письменные показания вашего, наверно, уже бывшего, генерал-адъютанта, ваше императорское величество.

Какое-то время император смотрел на меня растерянным взглядом, потом снова принялся читать, с первой строчки. Закончив чтение, он выкурил подряд две папиросы, и снова пробежался глазами по записям. Было видно, он все еще никак не мог поверить в только что им прочитанное. Не глядя на меня, вызвал дежурного офицера и приказал, чтобы к нему из жандармского управления тотчас доставили Обнина.

С ним он разговаривал наедине, и только после того, когда бывшего генерал-адъютанта увели, меня снова пригласили в кабинет. Государь, до крайности взволнованный, не мог усидеть на месте, и сейчас непрерывно ходил по кабинету взад-вперед, пока, наконец, вдруг не остановился передо мной и не спросил растерянно: — Что делать?

— Арестовывать, допрашивать и вешать, — императора прямо передернуло от моей прямоты. — Другого пути у вас нет, ваше императорское величество. Помилуете их — им на смену придут другие, которые примут ваше великодушие за слабость.

— Сергей Александрович, мне известно, насколько вы жестокий и сильный человек, что вы не боитесь крови, но жизнь человека священна. Так завещал нам Господь. Поэтому я хочу, чтобы следствие велось беспристрастно, а к людям, чьи фамилии находятся в этом списке, необходимо с должным уважением отнестись. И еще. Вы с подполковником Пашутиным проведете только предварительное следствие, после чего это дело перейдет в руки прокуроров и судей. Соответствующие распоряжения о ваших полномочиях вы получите в канцелярии. Теперь я хочу остаться один. Ступайте, Сергей Александрович.

Ночь и все утро шли аресты, правда, не обошлось без промахов. В Петербурге и в Ставке двое заговорщиков сумели застрелиться из-за элементарного почтения офицеров к их высоким чинам и должностям, четверо еще ранее отъехали за границу. Одновременно с арестами начали проходить тщательные обыски рабочих кабинетов, квартир, домов и дач заговорщиков в поисках бумаг, доказательств и свидетельств их причастности к заговору. Были допрошены близкие, прислуга, коллеги по работе. Неожиданность и почти одновременный арест изменников скоро дали свои плоды. Были выданы арестные листы еще на трех заговорщиков, ранее нам неизвестных. Все это время, мы с Пашутиным, спали ели и урывками, но именно благодаря нашей оперативности, уже через трое суток я смог привезти императору не только часть уличающих заговорщиков показаний, но даже некоторые из документов тайного общества, именуемого ими "Защитник отечества". Самой главной уликой среди них стали бумаги, изобличающие связи посольств Франции и Англии с тайным обществом. Император, осунувшийся за эти дни, просмотрел все это, затем брезгливо отодвинул папку с бумагами от себя. Закурил, и не глядя на меня, спросил: — Все у вас?

Вместо ответа я протянул ему два листа бумаги со списком лиц, сочувствующих заговорщикам. Пятьдесят три фамилии. Царь взял его с той же брезгливой миной на лице и стал читать:

— Полковник гвардии. Ротмистр. Генерал. Чиновник министерства иностранных дел. Камергер. Князь. Полковник — интендант, — не досмотрев до конца список, он поднял на меня глаза. — Это тоже заговорщики?

— Они знали о существовании заговора, ваше императорское величество.

— Их тоже предлагаете повесить?, — со злым сарказмом поинтересовался государь.

— Нет, так как их прямая вина не может быть доказана, но, тем не менее, меры в их отношении необходимо принять.

Император покачал головой. Своим жестом он как бы подчеркивал свое сомнение в правильности моих слов.

— Среди них есть носители известных аристократических фамилий, которые стоят у трона Романовых две сотни лет и мне сомнительно, что они способны на предательство!

"Причем здесь это?, — недовольно подумал я. — Суть в их предательстве, а не в родовитости. Разве это не очевидно?".

Император с явным недовольством посмотрел на меня.

— Нельзя осуждать людей только за неосторожно высказанные слова!

— Вы забываете, ваше императорское величество, что целью заговорщиков было убийство лично вас, а значит, они были соучастниками этого преступления. Как это не назови, но это, то же самое предательство.

— Вы хотите, чтобы в отношении этих людей началось расследование?

— Хотелось бы, но вы ведь не разрешите?

— Нет!, — излишне резко ответил на мой вопрос император. — Если у вас есть что сказать — говорите!

— Во власти таким людям не место!

Император обреченно вздохнул и сказал: — Говорите. Я слушаю.

После того, как я поведал государю, что нужно сделать, он какое-то время обдумывал мою мысль, но потом, явно нехотя, дал свое согласие.

Спустя несколько дней пятьдесят три человека были собраны в зале Главного жандармского управления. Из них было только шесть женщин, остальные представляли мужскую половину человечества. Я подозревал, что многие перед этим успели попрощаться с семьей и родственниками, а кое-кто из них, не ограничившись этим, вполне возможно, даже составил завещание. Войдя в зал, и встретившись со знакомым, здоровались друг с другом, но тихо и осторожно, словно повстречались на похоронах, на других, незнакомых им людей, бросали исподтишка взгляды, а если случайно встречались с ними глазами, то сразу их отводили. Страх и напряжение просто витали в воздухе. Наконец, спустя двадцать минут полных тревожного ожидания, двери открылись, и в зал вошел генерал Мартынов с папкой в руке. Вместе с ним зашли два жандармских офицера, которые закрыли дверь и с самым мрачным видом стали по ее бокам. Тревожная атмосфера сгустилась до предела. Генерал вышел к небольшой трибуне. Положил на нее папку, потом ее открыл. Поднял глаза, оглядел суровым взглядом присутствующих.