Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Миша, считай, что ты меня заинтересовал. Рассказывай.

— Твои неудавшиеся убийцы, оказывается, в свое время, состояли в боевой дружине. По жандармской картотеке они состоят на учете с 1908 года. Агитация против власти, распространение листовок, сопротивление полиции, незаконное хранение оружия. Неоднократно задерживались, ссылались. Года три тому назад, когда на них пало подозрение в убийстве полицейского стукача, они сумели избежать ареста и скрылись. По некоторым данным: уехали за границу, что подтвердилось только сейчас. Последние два года они жили в Швейцарии.

— Почему двое? Их же трое в машине было.

— Шофера с машиной им уже здесь дали, как и оружие.

— И что они в Швейцарии делали, без знания языка? Или их партия кормила?

— Всех подробностей не знаю, да они и неинтересны. Пусть их прошлым Мартынов занимается. Кстати он уже выделил человека, который уже работает по архивам и их старым связям.

— Не думаю, что в этом направлении надо искать. Они уже три года…

— Может, ты меня все-таки дослушаешь?, — и только дождавшись моего утвердительного кивка, продолжил. — Эти двое бывших дружинников были взяты полицией Берна при налете на банк, а так как при этом был тяжело ранен охранник, то им грозил приличный срок. Спустя неделю к ним в тюрьму пришел один господин, и предложил сделку. Они убивают человека, которого им покажут, а за это получают свободу и некоторое денежное вознаграждение. Они, не раздумывая, дали свое согласие, после чего их снабдили деньгами и новыми паспортами, а затем привезли в Питер и определили на квартиру. Уже на следующий день после приезда им показали тебя и твою охрану, а еще через сутки за ними приехала машина. Концовку этой истории ты знаешь лучше меня. Остальное найдешь на этом листе, — с этими словами он протянул мне лист бумаги, сложенный вчетверо. — Читай!

Я развернул его. Это была выписка из допроса. Пробежал глазами текст. Буряков Петр Дмитриевич. Партийное прозвище — Буря. Его напарник, оказалось, был из рижских немцев. Генрих Швабе. Последние десять лет и до самой смерти он проживал под фамилией и кличкой Никотин. Отличается только ударением. Дмитрий Вальдемарович Никотин. Еще в самом начале своей подпольной деятельности Швабе сменил фамилию, но не из-за конспирации, а из-за того, что подпольщики подозрительно относились к его немецкому происхождению. Так же поэтому он скрывал знание немецкого языка. Оба хорошо стреляли, знали взрывное дело. Тот господин, что сделал им предложение, хорошо говорил по-русски. Акцент был практически незаметен, только неправильное ударение в некоторых словах выдавало в нем иностранца. Предположение, что их вербуют немцы, сделал Никотин, когда вернулся с допроса в камеру. Он рассказал Бурякову, что при нем чисто случайно выругался охранник, который приводил их на допрос. Причем выругался не просто на немецком языке, а с явным баварским акцентом, который Швабе прекрасно знал, так как его отец сам был родом из Баварии.

Закончив читать, я поднял глаза на Пашутина.

— Ты уверен, что он не врет?

— Что не врет — точно. Потрошили его основательно, но… есть сомнения в окончательных выводах. Те же англичане вполне могли навести нас на ложный след.

Хотя если никто не знал, что этот Швабе немец… Короче, тут можно думать и додумывать сколько угодно!

— А тот тип, что показал на меня. Про него что известно?

— Их было двое. Один из них привез убийц с вокзала в снятую квартиру. Невзрачный мужичок с помятым, словно с перепоя, лицом. И дух от него шел соответствующий, перегарный. Случайный человек. Пообещали бутылку и попросили встретить, а затем проводить до квартиры. Я так думаю, что за ними наблюдали, следили все ли чисто, и нет ли хвоста. Потом появился второй. Описание самое общее. Пальто с бобровым воротником. Шапка, надвинутая на самые брови. Густые усы и окладистая борода на пол лица. Пенсне в золотистой оправе. Сбреет бороду, подравняет усы, снимет пенсне — и все. Другой человек. Вот он показал им тебя.

— А машина? Шофер?

— Разбираются с этим. Ты мне лучше, Сергей, скажи: не появились ли у тебя свои соображения по этому делу?

— Если здесь замешана Германия, то, похоже, Вильгельм решил, что этот провидец слишком сильное оружие в руках у русского царя и решил убрать его.

— Только почему сейчас? А не раньше?

— Не знаю. Может, посчитал, что его будущему больше ничего не угрожает и решил убрать меня, пока тот снова не напророчил ему чего-нибудь плохого.

— Гм. Вполне возможно. И что теперь?

— Не знаю.

— Надо принимать меры, Сергей. Так просто он от тебя не отвяжется.

— Будем думать.

Спустя несколько дней ко мне пришли уже двое: полковник Пашутин и генерал Мартынов.

— Здравствуйте, господа, — официально поприветствовал я их. — Судя по вашим серьезным лицам, у нас, похоже, намечается серьезный разговор.

— Здравствуйте, Сергей Александрович, — поздоровался со мной Мартынов.

У меня с генералом установились хорошие отношения, но не приятельские, как с Пашутиным. Несколько раз он был у меня дома, чай пили, говорили, но это было не столько дружеское застолье, сколько деловая беседа. Правда, последний раз сидели вместе в ресторане, где Пашутин давал банкет по случаю получения им звания полковника и ордена.

— Здравствуй, Сергей. Ты прав: пришли по делу. Саша, ты первый.

— Мы подняли все архивные документы, но помимо уже известных нам данных по обоим боевикам, ничего не нашли, зато подполковник Смокин…

— Смокин Илья Степанович?, — уточнил я.

— Вы его знаете?

— Когда-то имел честь его знать.

Эта фамилия задела в моей душе до сих пор сидевшую занозу. Сестра. Наташа. Пусть косвенно, но именно он дал добро на ограбление банка, хотя мог его предотвратить, а значит, был виновным в гибели Алексея Луговицкого. К тому же он поступил бесчестно по отношению к званию офицера, ограбив банк с помощью Боткина.

"Такое не забывается и не прощается".

— Судя по вашему тону, друзьями вы не стали.

— Да, Александр Павлович.

В моей власти было сломать карьеру Смокину, а может и саму жизнь. Только как поступить? Думал я недолго секунд пять, от силы. Дело было прошлое и, возможно, не стоило его ворошить, но подлецу спускать нельзя. Оскорбить и вызвать его на дуэль? Много чести для него!

"Подлеца надо бить его же подлостью, — эта мысль стала окончательным приговором жандарму, после чего я коротко, но емко, рассказал об ограблении банка и исповеди Боткина.

У Пашутина во время моего короткого рассказа словно окаменело лицо, что было признаком высшей степени недовольства. Несмотря на свои довольно вольные высказывания он был ревностным поборником офицерской чести. Мартынов, услышав об ограблении банка, непроизвольно сморщился, словно надкусил лимон. Он совершил очередную ошибку. Его сотрудник, подполковник, и такая невероятная подлость.