Андрей Силенгинский - Курьер

— Затем я записал те же самые слова на английском, но русскими буквами.

— Транслитом, что ли? — уточнил я.

Роберт едва заметно поморщился.

— Да, транслитом. Так вот, с этими фрагментами фраза работать отказалась категорически.

— Почему? — спросил я.

— Ну, это у Белого шара спросить надо, — развел руками Роберт. — Возможно, дело в том, что написание кириллицей не передает точно произношение оригинала. А может, подобное написание просто не встречается достаточно часто, чтобы считаться сложившемся текстом...

В моей памяти всплыла картинка, как Роберт пытается заставить Белый шар сложить вместе два заклинания, записанных на клочках бумаги. Русскими буквами записанными, разумеется...

— После этого я провел еще третий опыт, который, в общем-то, можно считать излишнем. С текстом той же песни в переводе Маршака. Все получилось.

Я покачал головой.

— Этот перевод вполне может считаться самостоятельным текстом. С точки зрения Белого шара, — улыбкой я обозначил несерьезное отношение к этому уточнению. Хотя сам не уверен, что шутил.

— Возможно, — согласился Роберт. — Как я уже сказал, этот опыт в какой-то степени избыточен. Но первые два показательны, вы не находите?

— И на каком языке вы планируете написать заклинания? — вместо ответа в лоб спросил я.

Роберт посмотрел на меня, чуть склонив голову набок.

— А каково ваше мнение, Вадим?

Я не только пожал плечами, но и почесал в затылке.

— Трудно сказать. Томашов — человек, открывший Белый шар, — русский, но едва ли это что-то значит. К тому же. заклинания, написанные по-русски, соединяться не захотели...

— Не по-русски, а русскими буквами, — мягко поправил Роберт. — Какими буквами стоит писать фразы Белого шара, чтобы они могли собираться в текст — вот более правильная формулировка вашего вопроса, Вадим.

— И какими же? — переспросил я. — Ответ-то примерно тот же самый — не вижу ни у одного алфавита Земли преимущества перед остальными, когда дело касается Белого шара.

Роберт просто смотрел на меня. Долго смотрел. И улыбался. Ну правильно, последний вывод перед словами «что и требовалось доказать» ученик должен сделать самостоятельно.

Через несколько секунд я почувствовал, что волосы на моем затылке пришли в движение.

— Подождите... — севшим голосом произнес я. — Вы что... что, считаете, что у Белого шара имеется свой собственный алфавит?

Роберт улыбнулся еще шире.

— А разве это не самый логичный вывод? Конечно, его нельзя считать строго доказанным, но по меньшей мере обоснованным — несомненно. И — да — я очень хотел бы обладать фразой, позволяющей выучить этот алфавит.

Мне потребовалось порядочно времени, чтобы вновь обрести возможность дышать. Это было... черт возьми, у меня даже не было подходящих слов, чтобы адекватно описать идею Роберта. К счастью, заговорил Яков Вениаминович.

— Вот что, Вадик, вы пока приходите в себя — я вижу, вам этого надо — а я пока скажу вам то, что собирался сказать. Роберт считал, что вы должны о его идее услышать, и я с этим согласился. Не сразу и без удовольствия, но согласился. Вы имеете право знать... Но я в самой категоричной форме против того, чтобы вы пытались достать это заклинание! В самой категоричной!

Роберт покачал головой.

— Да я, в общем-то, и не предлагал.

— Вот именно, в общем-то! — Яков Вениаминович был недоволен сыном, горячился и заметно нервничал.

— Вадим — курьер, ты хочешь иметь заклинание, а заклинание достают курьеры — очень простая цепочка, не так ли, сын? Только вот чувствую я, это заклинание, если оно вообще существует, недоступно человеку. Не-дос-ту-пно!

Я счел нужным успокоить старика... да и себя самого тоже, если на то пошло.

— Яков Вениаминович, да вы так не переживайте. Не собираюсь я в Тоннель. Вообще, ни в какой Тоннель я в ближайшее время не собираюсь. От последнего едва отошел. Знаете, как весело, когда за каждым углом какой-нибудь напасти ждешь, — я вымучил улыбку, решив про другое проявление той же болезни даже не упоминать. — А потом встряхиваешься, и еще хуже — ясно понимаешь, что у тебя с головой не все в порядке. Да и Томашов мне сказал, что сдохну, если за этим заклинанием сунусь.

— Лучше бы ваш Томашов вообще молчал! — все еще сердито, но с меньшим напряжением в голосе сказал Яков Вениаминович. — А ты. Роб, если не терпится облагодетельствовать человечество, расскажи все Александру Константиновичу.

— Не уверен, что он уже не в курсе, — Роберт криво усмехнулся. — Пугающая осведомленность...

— Вас только осведомленность комитета пугает? — спросил я. — Кстати, я сделал верный вывод, что вы пока не приняли их предложение?

Роберт улыбнулся чуть более открыто, хотя без особого веселья.

— На первый вопрос — нет. На второй — да. Да — в смысле, не принял. И очень не хочу принимать, хотя альтернативы не радуют.

— А почему, сын? — вопрос Яков Вениаминович задал вовсе не осуждающим тоном. Скорее, с надеждой на правильный ответ, который сможет его удовлетворить. — Только про золотую клетку не надо, ерунда это все. Тебя и Александр Константинович по делу отбрил, и я могу от себя добавить. С ростом возможностей человека неизбежно большую жесткость обретают и ограничительные рамки. А вовсе не наоборот, как представляют себе многие. И усиление контроля взамен несомненно выгодных приобретений, хотя бы в виде информации, это естественное условие. Так почему ты не хочешь работать с комитетом — давай уж по-честному сформулируем сделанное тебе предложение?

Роберт собирался с мыслями. По себе знаю, непросто это — выразить словами то, что принял душой.

— Вы же помните, папа, как я отказался петь в школьном хоре, когда выяснилось, что на солиста я никак не тяну. Не люблю быть винтиком.

— Это слова. Роб...

— Нет, правда. — Роберт прямо взглянул отцу в глаза. — Механизм может быть прекрасно отлаженным, а может заедающим и разболтанным — винтику об этом ничего не известно. Он этого не видит со своего резьбового отверстия. Ему ведь только туда и назад — строго по резьбе. Винтик даже не может знать, частью чего является, хлебоуборочного комбайна или гильотины.

— От хора отказался... Предпочитаешь, значит, петь для себя, в душе? — едко поинтересовался Яков Вениаминович.

— Предпочитаю знать цель, папа. — парировал Роберт, на этот раз не раздумывая. — Предпочитаю знать, что делаю. И хотя бы пытаться самому решать, к чему могут привести мои действия.

— А ошибиться не боишься?

— Боюсь, — Роберт кивнул. — Нельзя не опасаться ошибок, иначе окажешься к ним не готов. Неприятные последствия необходимо пытаться предвидеть. Но комитет и этого мне не позволит. Он не только цели будет ставить за меня, но и бояться, и предвидеть...