Максим Субботин - Сердце зимы

Девушка не пошла дальше первой полосы деревьев. Она стояла на коленях, прямо в грязи, склонившись над завернутым в перепачканное полотно мертвецом. Крутые кудри северянки нещадно рвал ветер, сбивал их в неопрятную прическу. Арэн не стал беспокоить ее, пока девушка шептала молитвы. Подошел лишь, когда голос Бьери умолк.

– Не уходи далеко от лагеря, это небезопасно. – Он положил ладонь на девичье плечо, крепко сжал, заставляя подняться.

Она шмыгнула носом, по-прежнему глядя на мертвое тело отца. Арэн не нашел слов утешения, вместо этого взвалил тело на плечо.

– Предадим его воде, – решительно ответил он. Видя, как округлила глаза северянка, пояснил: – Эта участь будет для него лучше, чем стать кормом для дикого зверья. Да и людоеды ходят поблизости. Нельзя, чтобы почтенный Эрб обрел вечные муки, попав в брюхо шарашу.

Немного подумав, девушка согласилась. Они вместе добрели до края утеса, Арэн положил тело на землю и осторожно подтолкнул. Печальный сверток лениво перекатился, сорвался с обрыва. Его встреча с водой ознаменовалась громким всплеском. Девушка всхлипнула, ее плечи поникли и часто задрожали. Арэн прижал Бьери к себе, погладил по спутанным волосам. Другого утешения у дасирийца не было. К тому времени, когда ее слезы высохли, Север окунулся в безлунную ночь.

В шуме волнующегося моря никто из северян не слышал всплеска воды, а Арэн всячески оградил Бьери от расспросов. Если Изначальному будет угодно покарать смертных за то, что сбросили тело в воду без надлежащего прошения и ритуала, то они примут кару. Но поднимать шум в лагере, который только-только зазвенел радостными детскими голосами, Арэн не собирался. Ожидание смерти, напомнил себе дасириец, крепче и страшнее самой смерти.

Тот, кто не знает, крепче спит.

Наконец-то Берол.

Хани вздохнула полной грудью, как только ступили за ворота. Воздух, крепкий от запахов свежего хлеба и жареного мяса, тянул за нос. И, хоть с ним смешивалась еще и вонь нечистот, этого было недостаточно, чтоб испортить сладкое чувство возвращения.

Солнце еще не поднялось.

Дорога с шамаи и правда заняла куда меньше времени, чем они бы затратили, двигаясь верхом на единственной кобыле. Бурые пустоши в это время были бурыми лишь в названии. Голубой лед покрывал всю низину, которая лежала в чаше между холмами. Воздух звенел в ушах Хани многоголосыми колокольчиками, когда Талах нес ее над просторами, сверкающими в свете дня радужными бликами. Когда приходила оттепель, вода в низине таяла, набиралась глиной и песком из недр земли, отчего долину и прозвали Бурой. Столетние старцы говорили, что когда-то на этом самом месте было озеро, чистое, как слеза, и полное рыбы. Хани помнила лишь грязную гать, поросшую редкими деревцами и ягелем.

Башня Белого шпиля острой иглой пронзала полные снега небеса. Еще с половины пути Хани видела путеводный свет ее вершины: Ярость севера многие годы освещала просторы столицы и окрестных земель.

Город еще дремал. Улицы в Бероле были под стать северному нраву его жителей – прямые, широкие, вымощенные грубым камнем. Дома тесно жались друг к другу, переулки между ними были подчас такими узкими, что и руку не раскинуть. Столица Кельхейма никогда не славилась пышными изваяниями и вычурными статуями. Каменный город молчаливым исполином лежал на заснеженной равнине у подножья горного кряжа, за которым к югу тянулись равнины и леса, а еще дальше начинались земли Горных племен. Здесь знали цену крепкому камню и не тратили его почем зря, укрепляя городскую стену и Бруран – горный замок Белого сьера.

– Здесь и воздух слаще, – произнес Талах, шагая рядом с Хани.

Близнецы сменили обличье, как только до городской стены оставалось несколько сотен шагов.

– Ненавижу города, – в противовес брату сказал Эрик. – Огонь, дым – глотку режет, и дышать нечем.

– Просто мой брат не любит собак – они его запах чуют за сто шагов. Облают всего, почем зря, – пошутил Талах и лицо его просветлело. Он заглянул в глаза Хани, озадачился. – Тебя что-то беспокоит, эрель?

Северянка кивнула. Она любила столицу. Любила те времена, когда они всей семьей приезжали на ярмарку, и отец, не жалея серебра и золота, скупал все вокруг. Она помнила, как провела ночь у своей тетки в Белом шпиле, как делала вид, что спит, а сама потихоньку прокралась в главный зал и долго-долго смотрела в Ледяное зеркало, надеясь увидеть там далекие земли. Любила вспоминать даже трепку, которую устроила фергайра Брия, когда нашла ее утром спящую прямо на скамье.

– Мне нужно в башню Белого шпиля. – Она постаралась, чтобы голос звучал ровно. Рядом с теми, кто добровольно отдал свое тело зверю и обрек себя на раннюю смерть, ее собственные горести казались незначительными. – Я должна убедить фергайр повернуть Зеркало на юг, но, кажется, знать не знаю, что им сказать.

– Фергайрам ни к чему слова, чтоб знать, с чем ты явилась. – Эрик, зверь в котором никак не желал униматься, изредка скалился и негромко рычал.

Дорога уводила глубже в город. Приземистые дома сменили добротные, крепко сбитые кирпичные постройки. Никаких внешних убранств, лишь редкие короткие пихты у дверей, украшенные лентами и глиняными игрушками. Они прошли храм Скальда с огромным колоколом на башне, потом площадь с дравеном в каменном кольце – говорили, этому древу лет в два раза больше, чем самому городу. Когда оставили позади еще несколько переулков, их путь перегородил широкий мост через реку. Он делил город пополам. Сейчас воды Косицы Мары покрывал лед: вся его гладь была исчерчена петлицами от полозьев, которые ребятня привязывала на ноги, чтоб кататься по замерзшей воде.

Хани остановилась.

– Думаю, вам нужно поискать, где скоротать ночь. За мостом, недалеко, от площади, есть гостиница «Мокрый ус» и…

Ее перебил Раш.

– Нам? – жестко и выразительно переспросил он.

– К Белому сьеру нам сейчас все равно не попасть, а к фергайрам я пойду одна. – Хани проигнорировала злость в его взгляде. Рядом были шамаи, а значит, Раш не станет лезть на рожон.

– В паршивой деревне остались мои друзья, – зашипел он, но с места не сдвинулся. – Они ждут помощи, потому что их держат, словно собак на привязи, неблагодарные скоты, которым мы помогли спасти их детей!

Слова рассекли воздух, накалили его до почти осязаемого грозового тумана. Эрик будто только того и ждал – по-звериному оскалился. Даже невозмутимый Талах скрипнул зубами. Однако Раш словно ослеп, он продолжал терзать Хани взглядом, как будто она стала воплощением всех его несчастий.

– Как бы я кой-кому язык не укоротил до самого корня, – пригрозил Эрик.

Хани сделалось страшно. Что удержит их от перепалки? Раш будто бы и не услышал угрозы, продолжал смотреть на нее, дожидаясь ответа.