Алексей Калугин - Блуждающий разум

Тим вернулся на крышу и заскользил по ней дальше в сторону основного корпуса.

Добравшись до глухой кирпичной стены основного корпуса, недавно оштукатуренной и выкрашенной в светло‑голубой цвет, он побежал по ней наверх и вскоре оказался на крыше третьего этажа.

Крыша основного корпуса была двухскатной. Фасадную ее половину украшали декоративные арки, решетки с вензелями и ложными оконцами. На самом краю крыши над парадной лестницей сидели два пухленьких ангелочка, держащие в руках какой‑то овальный предмет, может быть, зеркало, а может, щит с гербом. Тим сразу переместился на другую сторону крыши, где оказался вне поля зрения охранников. Было несколько странно смотреть из темноты на отсветы огней по другую сторону крыши. Как будто там идет веселый праздник, на который тебя не пригласили. Для полноты впечатления не хватало только музыки, громких голосов и грохота взрывающихся петард.

Тим переместился к краю крыши и посмотрел вниз. С тыльной стороны не горело ни одно окно. Что, в общем, было понятно. При том что в доме жили всего несколько человек, они наверняка выбрали себе комнаты с окнами, выходящими на красивый парк, а не на темный задний двор. На уровне третьего этажа вдоль высоких окон с полукруглым верхом тянулся балкон с мраморной балюстрадой. На заднем дворе располагались теннисный корт и спортивная площадка. Все остальное пространство было занято высокими кустами боярышника, калины и ирги, голыми, заметенными снегом. Здесь не было даже тропинок, протоптанных в снегу, – зимой на заднем дворе делать было решительно нечего.

Тим легко смог представить, как выглядел вид с балкона на задней стене здания в те времена, когда это был не пансионат для альтеров, а особняк, в котором жило большое и, по всей видимости, не бедствующее семейство. Справа от себя Тим увидел псарню с десятками изогнутых, будто живые буквы «омега», гончих. За ними присматривали псари в темно‑зеленых ливреях и круглых шляпах с низкой тульей и узкими полями. Слева располагались конюшни и конский манеж, по которому, манерно вскидывая ноги, с гордым видом выхаживал гнедой жеребец на длинной привязи, тянущейся к руке стоящего в центре круга берейтора.

Тряхнув головой, Тим прогнал видение. Он никому об этом не рассказывал, но порой ему казалось, что, оказавшись в том или ином месте, он может видеть, то, что находилось здесь прежде, за многие десятки, а может, и сотни лет до настоящего момента. Тим был почти уверен, что, если бы он рассказал об этом, к примеру, Соломону, тот бы улыбнулся, потрепал его по волосам и сказал, что у него живое воображение. Наверное, так оно и было.

Ухватившись руками за низкий бортик водослива, тянущегося вдоль края крыши, Тим перевернулся в воздухе и мягко спрыгнул на заснеженный балкон. Если кто‑то и выходил сюда с начала зимы, то было это давно, много дней тому назад.

Тим не стал далеко ходить, а, приложив ладонь к балконной двери, заставил медленно повернуться ручку запора на другой ее стороне. Чутье альтера подсказывало ему, что в комнате никого нет. Он осторожно приоткрыл дверь, постучал ногами о порожек, чтобы сбить с ботинок снег, и скользнул внутрь.

В помещении царил мрак. Но Тим обладал способностью к ночному видению, которое он пока развил только до отметки четыре и два, но и этого было достаточно для того, чтобы видеть все вокруг примерно как в ранних сумерках.

Он оказался в большой комнате с украшенным лепниной высоким потолком и большой люстрой, укрытой матерчатым чехлом. В комнате находились три кресла, большой круглый стол и два шкафа. Как и люстра, вся мебель была закрыта чехлами. К комнате прилегала небольшая спальня с широкой старинной кроватью со столбиками и перекладинами для штор, на которой лежал только зачехленный матрас. Рядом стоял небольшой туалетный столик. Тут же находились дверцы, ведущие в туалет и просторную ванную комнату с мраморной раковиной, зеркалом, глубокой ванной на медных ножках и душевой кабиной. Приоткрыв один из кранов, Тим убедился, что вода в трубах есть.

Должно быть, в прежние времена это была гостевая. Судя по толстому слою пыли на подоконниках и мебельных чехлах, в комнату давно никто не наведывался. И вряд ли стоило ожидать, что в ближайшие дни в пансионат вдруг нагрянет столько гостей, что обслуге придется срочно открывать все законсервированные помещения. Поэтому Тим решил, что комната отлично подходит для логова. У него был при себе сухой паек на три дня. Если нужно будет, он сможет достать еду – в пансионате живут люди, значит, что‑то они едят. А в случае бегства он легко сможет выбраться на крышу или на задний двор.

Тим оценивал ситуацию так, будто был абсолютно уверен в том, что ему предстоит задержаться в пансионате самое малое дней на пять‑шесть. Он еще точно не знал, здесь ли Муромский, но интуиция подсказывала ему, что Мастер здесь. А интуиция – это не просто воображение, а подсознательный анализ множества деталей, настолько мелких, что они проскакивают сквозь сито сознания, дабы не перегружать его.

Тим посмотрел на часы. Было без трех минут шесть.

Мастер и Шарков сидели в глубоких, очень удобных креслах, обитых темно‑синим шелком с рисунком из геральдических лилий. На небольшом круглом столике между ними стояли открытая бутылка грушевого сидра, два бокала на высоких витых ножках с золотыми узорами на чашах, блюдо с печеньем, прослоенным мармеладом и облитым шоколадом, вазочка с вишней в шоколаде и открытая коробка коломенской пастилы.

Мастер пригласил Шаркова зайти к нему после ужина, который каждому подавали в свою комнату. Во время еды Мастер имел привычку читать, просматривать новости, делать заметки, смотреть телепередачи, выискивать что‑нибудь интересное в Интернете и делать одновременно еще множество самых разных дел. Поэтому он не приглашал Шаркова присоединиться к себе за обеденным столом. А вот после ужина он был рад посидеть за бокалом сидра с шоколадной конфетой. Грушевый сидр был любимым напитком Мастера. Сладкое он тоже любил, особенно темный шоколад и пастилу. И ему действительно не хватало компании, просто чтобы поговорить.

Получив приглашение – его, запечатанным в маленький лиловый конвертик, принес на сияющем, как зеркало, серебряном подносе неизменный Арчи, – Шарков, разумеется, не посмел отказаться. Это была его работа – развлекать Мастера и одновременно узнавать его, становиться с ним ближе… Впрочем, нет. Не так. Шарков принял приглашение с радостью. Он сам не хотел себе в этом признаваться, но общение с Мастером доставляло ему все большее удовольствие. Мастер много читал и, похоже, не забывал ничего из прочитанного. Он мог страницами безошибочно цитировать тексты самых разных авторов. При этом он не был начетчиком, как многие эрудиты. Все прочитанное он воспринимал критично и подвергал самому серьезному разбору и анализу. Почти по любому вопросу у него имелось собственное, независимое мнение. Боготворил же он только два предмета – Эйнштейна и его Теорию относительности. Эйнштейна он почитал за величайшего гения всех времен и народов, сумевшего настолько расширить представления человека об окружающем мире, что мир лишился границы, а человек окончательно утратил представление о своем месте в мире. Теорию же относительности он считал универсальным инструментом познания, диктующим абсолютно рациональный подход буквально к любой задаче. Нужно только верно сформулировать вопрос и точно определиться со всеми вводными.