Виктор Мишин - Второй шанс. Снайпер

Вот уж пришли машины, бойцы охраны помогли погрузить вещи и нас самих, а Светланки все не видно.

Я, вздыхая, уселся в кузове полуторки, рядом с носилками Зимина. Истомина везли в другой машине. Для него была подана легковушка. Александра Петровича удобно разместили в ней, ну а мы по-простому.

Машины уже начали набирать ход, как я услыхал голос. Господи, пришла все-таки.

– Останови машину, Мазута! – Я застучал в кабину кулаком. Но водитель то ли не слышал, то ли делал вид, и машина продолжала ехать вперед. Тогда я рванулся к заднему борту, казах пытался остановить, но я лишь отмахнулся.

Чуть не кубарем слетев на ходу из грузовика, я кое-как встал и двинул навстречу Светланке. Когда сошлись, обхватил и прижал ее к себе. Закружил как в танце, правда, чуть не рухнул от боли в боку. Видимо, скривило меня не хило, так как Светик изменилась в лице. А я просто впился ей в губы и стал жадно целовать. Я покрыл поцелуями каждый миллиметр ее лица. Она плакала и, обхватив мою голову ладонями, смотрела прямо в глаза. За спиной раздавались крики и сигнал клаксона, мы не обращали внимания ни на что вокруг. Были только она и я.

– Вернись! – говорили ее глаза.

– Обязательно! – отвечали ей мои.

Без слов ясно, не нужна болтовня, когда две половинки находят друг друга. Нас прервали неожиданно, тряхнув меня за плечо.

– Товарищ лейтенант, вас зовут, – позвал меня кто-то.

– Да, да. Сейчас иду, – не оборачиваясь, ответил я.

– Товарищ старший майор ждет, приказано прибыть немедленно к нему, – процедил незнакомый боец, видимо, из присланной охраны.

– Иди, тебе ехать надо. Командир рассердится, – наконец произнесла Светланка.

– Жди! – коротко ответил я и, крепко поцеловав эту чудесную девчушку, зашагал в направлении машины Истомина.

– Насколько? – коротко бросил мне Истомин.

– Очень, – так же коротко ответил я.

– Ну и молодец. Наконец-то! – радостно кивнул головой Петрович.

– Не понял? – удивился я.

– Девчонкам мать нужна. Нет, ты не думай, что они нам в тягость. Просто мама есть мама.

– Да знаю, только вот как она отреагирует?

– Нормально отреагирует. Ты думал, где жить после войны будешь?

– Да разве об этом можно думать? Когда еще все это кончится? Конечно, не думал, – секунду подумав, ответил я.

– Давай ко мне, в Ленинград. Квартиру тебе дадут, обещаю, где-нибудь рядом со мной. Заживем после войны – ух.

– Я так далеко не умею загадывать, уж извините, товарищ старший майор, – сухо ответил я. Все мои мысли были очень далеко от всего этого. Проклятая война, долбаный говнюк с челкой. Эх! Как жить-то хочется.

– Серег, теперь у тебя будет столько стимулов, чтобы жить, и, я думаю, хватит уже тебе самому по вражеским тылам ползать. Зимин поправится, передашь группу ему.

– Товарищ старший майор…

– Я знаю, что я старший майор, смотри, как бы в страшного не превратился. – Заржал, все время издевается.

– Александр Петрович, не делайте этого. Счет у меня к «бесноватому» уж очень длинный. Давайте так, если запорю дело, то хоть под трибунал, а пока буду служить и служить, не жалея сил.

– Молодец! Я этого и ждал от тебя. И не только я. Ладно, приедем в город, дам распоряжение. Найдем санинструктора на замену твоей пассии, а ее к нам. Тебе ведь уход нужен, вот и пусть тебя лечит, да и под присмотром будешь.

– Есть, – не зная, что ответить, рявкнул я от радости, распиравшей меня изнутри.

– Как зовут-то хоть? – вновь заговорил Истомин.

– Светланка! Как и жену из той жизни, – немного помрачнел я.

– Не тушуйся, все будет хорошо. Лично прослежу, – опять улыбаясь, проговорил Петрович.

Разговор утих, да и не хотелось лясы точить, больно уж на душе тоскливо было.

Доехали как-то незаметно. Почти всю дорогу дремал, да и боль от раны обратила на себя внимание. В госпиталь нас положили на этот раз в другой, Аничков дворец оказался сильно разрушен. В один из зимних налетов Люфтваффе во дворец попало сразу четыре бомбы. Специально, видимо, целились, суки. Александр Петрович рассказал, что погибло около тысячи раненых и много хороших врачей.

В новом госпитале нас уложили всех в одну громадную палату. Истомину предложили лечь в отдельную, для высшего командования, но он отказался. Только Зимина определили в реанимацию.

Истомин прыгал на костылях, постоянно пропадал в кабинете главного врача. Там был телефон, он все время висел на нем. На второй день в госпитале появились люди в фуражках с малиновым околышем и солдаты с катушками проводов. В кабинет главврача провели спецсвязь для Истомина. Тот стал появляться в палате еще реже.

Мы с парнями лежали, бродили по палате, кто мог, играли в карты. Карты нашли здесь, в госпитале, но Истомин пригрозил отобрать.

На пятый день Петрович вернулся после телефонного разговора – с ним бойцы.

– Серег, собирайся, нужно съездить кое-куда. Парни помогут тебе спуститься.

– Да я и сам могу, с костылем если, – опираясь на костыль, я ходил довольно уверенно.

– Ну, пошли тогда, оружие не бери, – увидев, как я вкладываю ТТ в кобуру, остановил мой порыв Истомин.

– Есть! – коротко бросил я и направился к выходу.

У входа нас ожидала, нет, ни фига не эмка. Длиннющий, черный, лакированный, хрен его знает кто. Не «мерседес» точно, этого узнать не трудно, «хорьх», что ли? Не знаю.

– Откуда такое чудо? – воскликнул я.

– После снятия блокады разведчики захватили немецкого генерала, прямо на его машине вернулись обратно. Подарили ее руководству НКВД.

Ага, как будто у них выбор был, подумал я. Забрали и спасибо, поди, не сказали.

– Куда едем? – я посмотрел на Истомина.

– В контору, есть вопросы по последнему делу. Потом отвезу тебя к дочерям.

– А их когда привезли? – удивился я.

– Так сразу после твоего отъезда. Не оставлять же их одних в Куйбышеве.

– Хорошо, соскучился уже.

– И еще сюрприз будет для тебя.

– Вот оно чего. Если хороший, то буду рад его увидеть.

– Залезай, – покачал головой Петрович.

Я погрузил свою тушку на мягкий кожаный диван, положил костыль рядом. Восхищению не было предела. Немчура уже в конце тридцатых годов делала замечательные автомобили. Когда ехали, меня поразила плавность хода. У водителя было такое довольное лицо, вот уж повезло парню. Ехали недолго, Литейный проспект представлял собой одну большую стройку. Работали все: женщины, дети. Таскали обломки, разбирали завалы. Когда вылезли из машины и шли пешком к дверям Большого дома, поразился увиденным. Лица людей, еще недавно не поднимавших головы, светились от счастья. Не было тех злых взглядов оскорбленных беззащитностью людей. Город жил и работал.

В кабинете главного комиссара Ленинграда царил хаос. Накурено было, хоть топор вешай.