Александр Зорич - Стальные грозы

– Меня подкупила твоя откровенность, – улыбнулся в ответ Растов. – Но подожди… Там, в Дошанских рудниках, во время разговора с полковником Портным, царствие ему небесное, ты, кажется, говорила, что у тебя много братьев… Пять, что ли… Или шесть… И что пятеро погибли, а шестой сидит в тюрьме.

– Да, Парвиз. – Девушка опустила глаза и подавленно засопела. – Сидит.

– Неужели наврала про братьев?! – осенило Растова.

– Нет, ну что вы! То есть в действительности их четверо у меня… Но погиб только один – это произошло на Наотаре. Двое других братьев пока просто числятся пропавшими без вести. Люди говорили, один вроде бы вчера вернулся. С космодрома звонил, из карантинного пункта… Но он, правда, мой сводный брат, сын моей мачехи госпожи Анник. А Парвиз – он да, в тюрьме.

– За кражу сидит? Угадал? – Растов козырнул пресловутым «знанием жизни», даром, что ли, в Мончегорске живал!

– Умгу… – Щеки Малат покраснели. – А зачем вы спросили? Разве это не все равно теперь?

– Ну, ты же сказала, что когда насмотрелась на «настоящих мужчин», то начала одеваться как настоящая женщина. А раньше вроде как не могла… Вот я и спрашиваю: разве твои многочисленные братья, пусть их и не шесть, а четыре, не были настоящими мужиками? Хоть изредка?

– Ну, по совести говоря, настоящим мужиком был только один – Реза… Так он-то и погиб. – Малат всхлипнула и прикусила губу.

Растов ненавидел женские слезы. Ему становилось физически больно, когда рядом плакала женщина, а тем более когда девочка, с такими худыми, похожими на крылышки ощипанного гуся, лопатками и нежным черным пушком на шее. И он, как обычно в таких случаях, потащил разговор вбок с удвоенной старательностью.

– Не плачь, глупышка. Лучше расскажи про Парвиза.

– Парвиз тоже баба! – презрительно бросила Малат и, шморгнув покрасневшим носом, проскулила: – Кто его заставлял этот гидролеум красть? Он его и продать-то не смог! Голова из глины. – Малат с презрением махнула рукой.

– Ну хорошо. Парвиз не мужик. А отец-то у тебя хоть есть? – спросил Растов.

Он предвидел ответ «нет». И в придачу к нему – рассказ о том, как после ухода отца к мачехе, нечистой госпоже Анник, Малат осталась с матерью. И как здорово ей было с ней, замечательной ударницей местного текстильного комбината… И что хотя они жили бедно, зато дружно и честно. И когда мама возвращалась с работы, Малат фаршировала для нее миндалем свежие финики, а потом поливала это сливками и заваривала чай в чугунном чайнике с фравахаром…

Но действительность в очередной раз порвала Растову шаблон.

– Нет, мой папочка – он мужчина. Настоящий. Но пока я росла, я слишком привыкла в нему… Перестала воспринимать его как человека, имеющего мужской пол. Он ведь заменил мне и мать тоже… Заботился… А за последние два года, что я живу в семье тети, я вообще видела его только три раза, да и то по дальней связи… Родина послала папу работать в Хосров, в Дом Народной Пропаганды.

«Ого! Папа – аж целый хосровский пропагандон! А доча выглядит скромно, как будто отец у нее путевой обходчик монорельса», – подумалось Растову.

– Скажи, Малат, а чем твой отец так отличился, что его из Синанджа в столицу работать перевели?

– Он у меня художник! – лучась от гордости, отвечала Малат, как-то исподволь переходя к третьему пирожку; к слову, из пирожка лило как из крана, баранина оказалась неожиданно сочной. – Он рисует плакаты. Я их вам, кстати, принесла. – С этими словами девушка хрюкнула трубочкой, собравшей остатки жидкости с донца, и хлопнула открытой ладонью по нотной папке, что лежала рядом с ней.

Растов покивал.

«Принесла мне плакаты… Молодец. Половину пирожков съела… Сок выпила. Тоже молодец! Сейчас еще пива потребует – раз плакаты принесла и настоящего мужчину во мне разглядела!»

– Лет тебе, кстати, сколько? – спросил Растов. – Все время забываю спросить!

– Через две недели будет шестнадцать.

– На вид я бы больше дал, – честно признался майор, отводя взгляд от вполне женской округлости груди под атласными оборками.

Сам же подумал: «А будь ей восемнадцать, Илютин бы так быстро ее из своих цепких лап не выпустил… Даже несмотря на все мои рапорты и заявления о том, что это именно Малат спасла мне жизнь, вовремя наладив коммуникацию со спецназом «Скорпион» на Курде. Оформил бы по полной программе, как партизанку и террористку! А так выходит – не по годам развитое дите, что с нее взять…»

– Ну, Малат, давай потихонечку переходить к делу, – со вздохом сказал Растов, когда осознал, что «прелюдия к важному» уже исполнена. Ну, более-менее. И на весь оставшийся разговор-прогулку у него осталось ровно сорок две минуты. – Хотел бы знать, зачем ты меня искала?

– Очень надо было сказать вам, Константин, важные слова. О чоругах, о себе… С каких слов начинать?

Растов на секунду задумался, пригубил гранатовый сок – он был разлит из консервной банки, краденной с разрушенного склада мобзапаса, и пах сладкой ржавчиной.

От чоругов его все еще мутило. Притом основательно.

Но и девичьи мысли о себе были ему, черт возьми, скучны. Ему хватило молодой жены Беаты – медсестры и неутомимой посетительницы провинциальных дискотек, – чтобы никогда больше не обманывать себя уровнем умственного и душевного развития смазливых молодых девушек…

Взвесив то и это, майор решил, что от чоругов его мутит все-таки сильнее.

– Давай с тебя начнем, дочь настоящего мужчины, – сказал он.

Малат просияла. И, глядя в глаза Растову, выпалила:

– Вы правильно решили! Тем более что все в моих словах тесно связано!

– Итак… – Растов попытался ускорить процесс подкручивающим жестом.

Малат вытерла жирные губы салфеткой и громко заявила:

– Константин, я вас люблю с двенадцати лет!

Когда к Растову вернулся дар речи, хватило его совсем на чуть:

– Что?!

– Честно. С двенадцати! Лет. Вас. Люблю. И сейчас! И тогда, у чоругов! Любила!

– Прекрати… Как ты можешь меня любить с двенадцати лет, если ты меня никогда и нигде раньше не видела?

– Видела! Видела! Мой отец вас рисовал!

– Твой отец? Как его хоть зовут?

– Элам Тихшани.

– Но я не знаком ни с каким Тихшани! Не знаю никакого Элама! Я вообще не знаю ни одного клонского художника! Да я и русских-то художников не очень! Не довелось… Ну там разве самых известных, которых в школе проходят… Из Третьяковской галереи! Серов, Суриков, Репин… Арцибашевский, Тутов… Да и все.

Малат отрицательно замотала головой – мол, чушь городите.

– И мой отец тоже вас не знает! И никогда не видел. Но только вот, поглядите…

С этими словами Малат быстро раскрыла свою папку на засаленных тесемках и достала из нее две репродукции пропагандистских плакатов.