Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

Я вернулся в гостиную. Мой инженер уже заканчивал расставлять оборудование, которое мы привезли с собой. Наемникам было приказано не разговаривать, однако при моем появлении Вирджиния подняла голову – меня выдали скрипучие доски пола.

– Вы приехали за деньгами? – спросила она на африкаанс.

– Нет, – ответил я, присев перед ней на корточки.

Ее брови приподнялись – она явно пыталась вспомнить мой голос. Затем плечи ее поникли. Она кивнула.

– Должно быть, ваш визит – это расплата, – сказала она. – Мне было интересно, сколько времени вам понадобится, чтобы меня разыскать.

– Как видите, его потребовалось довольно много, – ответил я и, похрустев облаткой обезболивающего препарата, добавил: – Мы чуть не опоздали.

– Это все из-за моих нервов. В буквальном смысле этого слова. Моя нервная система постепенно отказывает. Я либо задохнусь, либо умру от остановки сердца после того, как меня парализует от шеи до кончиков пальцев ног.

– Мне жаль это слышать.

– Вероятно, вы хотите знать дату моего рождения? Ее нетрудно будет установить, поскольку теперь вам известно, что речь идет именно обо мне. Пожалуйста, не надо меня пытать – у меня очень быстро откажет сердце.

Не удержавшись, я улыбнулся:

– Хорошо, я не буду выяснять у вас дату вашего рождения.

– Я не могу дать вам никакой информации, – твердо сказала она. – Мне очень жаль, дорогой, но я в самом деле не могу. Именно сейчас, когда я знаю очень много такого, что действительно важно, это невозможно.

– По крайней мере, вы должны знать, зачем вы это сделали. Ради чего вы убили стольких из нас.

Женщина поколебалась, а затем сказала:

– Мы создаем нечто совершенное. Нечто вроде бога. Да-да, именно так – мы создаем божество.

Квантовое зеркало. Нужно создать соответствующие технологии, Гарри, нужно пожертвовать достаточно большим количеством жизней, подобных нам, – и мы создадим машину, которая будет в состоянии разгадать тайны Вселенной. Просто нужно смотреть на все глазами Бога. Как же легко проглотить эту наживку, подумал я.

Инженер взглянул на меня, давая понять, что все готово. Я кивнул и сделал шаг назад. Когда к ее голове прикоснулся первый электрод, Вирджиния вздрогнула.

– Ч-что вы собираетесь делать? – пробормотала она, и в ее голосе ясно послышался страх.

Я ничего не ответил. Когда к ее голове над правым глазом присоединили следующий электрод, ее словно прорвало:

– Скажите же мне! Скажите, что вы собираетесь делать?! Я всегда добросовестно выполняла свои обязанности, всегда. Я помогала молодым, помогала детям изменить их жизнь к лучшему. Я служила клубу. Вы не можете… Скажите же мне, что вы хотите со мной сделать? – По ее щекам, размывая толстый слой косметики, покатились слезы. – Вы не можете… не можете… заставить меня все забыть. Я… я не готова. Я хочу видеть… хочу видеть… Вы не можете сделать со мной такое.

Я кивнул двум державшим ее мужчинам. Она ахнула, почувствовав, как в руку ей вошла игла. Через нее в ее вену стал поступать коктейль из препаратов, который должен быть обострить чувствительность ее нервных окончаний.

– Е-если вы хотите стереть мою п-память, вы можете с-сказать мне свое имя, – пробормотала она, заикаясь. – Покажите м-мне ваше лицо!

Я не сделал ни того, ни другого.

– Пожалуйста! Выслушайте меня! Он может вам помочь! Он может помочь всем! То, что мы делаем, мы делаем ради всех калачакра! Мы делаем это ради всеобщего блага!

Я еще раз кивнул инженеру. Машина, которую мы привезли на грузовике, зажужжала. Вирджинию била крупная дрожь. В тот самый момент, когда она открыла рот, чтобы сказать что-то еще, напряжение в электрической цепи достигло максимума, и я нажал кнопку, замкнув контакты. Вирджиния мешком повалилась вперед – бесчувственное тело с выжженным сознанием, уничтоженной памятью.

Остаток моей тринадцатой жизни я провел в безуспешной охоте за Винсентом.

Вероятно, после атаки на клуб «Хронос» он затаился, делая все возможное, чтобы не привлечь внимания калачакра, встревоженных происходящими событиями. Тем не менее я продолжал его поиски – точно так же, как и он, нисколько не сомневаюсь, пытался отыскать меня. Время от времени я нападал на след и отправлялся в разные точки земного шара. Однако след неизменно оказывался уже остывшим – я всякий раз опаздывал.

На этот раз я прожил дольше, чем обычно, закаляя свое тело и пользуясь последними достижениями медицины. Никого не удивляло, что человек, занимающийся отмыванием денег, старается получить доступ к наиболее совершенному медицинскому оборудованию. Врачи не задавались вопросом, почему я жестко диктовал им, как именно нужно строить курс моего лечения при возникновении неизбежных в силу возраста заболеваний. Я удивлялся легкости, с которой мне удавалось подкупать людей. Даже вполне порядочные из них давали слабину, стоило лишь намекнуть, что я могу сделать им подарок в виде бутылки вина или игрушки для их ребенка. Эта воронка засасывает очень быстро, и вскоре они не отказывались от отдыха за мой счет – сначала уик-энда, потом недели, а затем и от моего содействия в приобретении членства в гольф-клубе, новой машины… Отказаться им не позволяла огромная масса подарков, принятых до этого. А принятые от меня блага не позволяли отказать мне ни в чем.

Мей все это время оставалась со мной. Ее любовник сбежал в 1976 году, и она не предприняла попыток найти себе другого. Все свое время она стала посвящать борьбе за социальную справедливость, отправляя гневные письма в офисы пользующихся дурной репутацией крупных корпораций и ведя пропагандистскую работу в интересах Демократической партии. Двухтысячный год мы встретили в Нью-Йорке – наше физическое состояние уже не позволяло нам долгих путешествий. Когда кандидат от республиканцев Джордж Буш победил на президентских выборах, Мей рыдала, словно ребенок.

– Все, все пошло к чертям! – восклицала она. – Люди больше ничего не слышат и не видят!

В 2001 году мы увидели по телевизору, как рушатся башни-близнецы Всемирного торгового центра. Наблюдая за страшным зрелищем, мы сидели молча, не проронив ни звука. Затем, когда я выключил телевизор, Мей сказала:

– Я хочу купить американский флаг и повесить его у нас в саду…

Через три месяца Мей умерла. Я же впервые дожил до XXI века. Достижения медицины третьего тысячелетия меня не слишком впечатлили. Еще меньше мне понравилось то, что происходило в политике. В 2003 году, в весьма почтенном восьмидесятипятилетнем возрасте, поняв, что еще один курс химиотерапии мне ничего не даст, а обезболивающие, от которых я стал зависим, разрушают мой рассудок, я завещал половину моего состояния одному из созданных Мей благотворительных обществ, а вторую половину – любому калачакра, который сумеет ее найти. После этого прохладной октябрьской ночью я принял смертельную дозу лекарств.