Реликт 0,999

Вскоре пульсирующий свет сменился цифрами. Вихров смотрел на карту — Юг Африки потемнел, тень огромного нагуаля нависла над ним.

— Три… два… один… — пуск!

В глубине ускорителя послышался нарастающий гул. Пол диспетчерской задрожал, лампы на потолке мигнули. Все затаили дыхание — сейчас станет ясно, сумела ли группа Фореста наладить энергетические башни. Давай, давай, шептал про себя Вихров, следя за цифрами на мониторе АСУ. Интенсивность магнитного поля росла, стрелка перешла в желтую, а затем в красную область. Огромные соленоиды заряжались энергией, чтобы отдать ее в нужную точку пространства. Звук оборвался, на мониторе появилась надпись.

«ЗАДАННЫЕ ПАРАМЕТРЫ ДОСТИГНУТЫ. ГЕНЕРАЦИЯ ИМПУЛЬСА — ДА/НЕТ».

Вихров набрал команду.

Легкий толчок, зал диспетчерской наполнился переливчатым, мягким светом. Северное сияние, сообразил Вихров. Пятьдесят семь килотонн материи отправились в район морского порта.

В ту же секунду нагуаль столкнулся с африканской плитой. Изображение со спутника погасло, так что теперь оставалось только гадать — удалось ли им задуманное, или нет. Спустя несколько секунд пол в диспетчерской плавно приподнялся, и, поколебавшись, замер — ударная волна, смягченная системой безопасности пятого уровня.

— Невада — начало отсчета через тридцать секунд…

— Багамы — начало отсчета через тридцать секунд…

Импульсы в места столкновений Земли с нагуалями уходили один за другим, несколько раз ускоритель крепко тряхнуло, но амортизаторы сработали как надо.

— Плато Гиза — контакт через три минуты, — объявил Вихров.

Секунды медленно тянулись одна за другой. Вихров представил себе Джека, сидящего на вершине пирамиды Хеопса под темнеющим небом. На горизонте поднимается песчаная буря, какой еще не было в пустыне от начала веков. Нагуаль заслоняет Солнце, спускаясь все ниже. Вакуум кипит в стратосфере, смертоносное излучение пронзает пространство.

— …Две минуты…, - услышал он собственный голос.

Рядом с ним Лабовиц вдруг зашевелил губами, лицо его приняло сосредоточенное выражение, глаза закрылись. Пошла передача от Джека, понял Вихров. В ту же секунду перед своим мысленным взором он увидел колонку чисел, а под ней яркую, горящую пламенем подпись Звездного.

— Форест! — Закричал Вихров.

— Я здесь, — спокойно ответил механик, — я готов.

Пять двузначных чисел, возможно, самых важных в истории человечества. Каждое из них Форест повторял вслух, чтобы избежать ошибки. Все затаили дыхание. «ПАРАМЕТРЫ ПРИНЯТЫ — загорелась надпись, — ИДЕТ НАКОПЛЕНИЕ ЭНЕРГИИ».

— Форест, — тихо позвал Вихров.

— Да?

— Надо отключить систему безопасности, — сказал он, — энергии может не хватить. Механик набрал команду, свет в диспетчерской стал глуше, пол мелко задрожал. Наверное, мелькнула мысль, над ускорителем поднимается буря. Сильный толчок, с потолка посыпалась штукатурка. Десять секунд, подумал Вихров, последний импульс, если он не пройдет — все будет напрасно… Еще один толчок, сильнее прежнего, нарастающий гул магнитов скачком изменил тональность, стал выше, казалось — он вот-вот оборвется… Вихров увидел, как Лабовиц, покачнувшись, упал на колени, словно бы он принял на себя непосильную тяжесть. Его лицо окружило мягкое, искристое сияние, восхитившее Вихрова своей красотой, гибкие лучи заструились по воздуху, устремляясь прочь из диспетчерской, а потом все вокруг взорвалось ослепительной вспышкой, которая сменилась полной темнотой…

Влага на лице, свежий ветер.

Андрей открыл глаза — высоко над ним ярко синел небесный овал.

Он сел на полу и огляделся — диспетчерская была разрушена, в потолке зиял огромный провал, сквозь который падал небесный свет. Широкий экран во всю стену погас, его поверхность покрылась трещинами. Две бетонные балки, переломившиеся пополам, перекрыли выход из диспетчерской.

У нас получилось.

Я жив, значит, все получилось.

Его сердце наполнилось ликованием.

Андрей услышал пси-голос отца, он был очень слабым, а затем он услышал и пси-голоса других людей, выживших в катастрофе. Нам нужен свет, подумал он. Андрей закрыл глаза, и перед его мысленным взором появились силовые линии магнитного поля от уцелевшего соленоида. Собрав их в пучок, он протянул их в разрушенную диспетчерскую, в которой тут же вспыхнул свет. «Не так ярко», — услышал Андрей недовольно-шутливый голос, это был Лабовиц. «Тебе еще нужно многому научиться, — сказал он, — научиться пользоваться своей силой».

Андрей рассмеялся и послал Лабовицу веселый слоган. Отец ждал его, он был в нише возле экрана, надо помочь ему выбраться. А потом мы поднимемся на поверхность — кажется, я знаю, как это сделать — и посмотрим, что же там ждет нас. Ясное небо или штормовой ветер — я буду рад и тому, и другому.

Лабовиц с улыбкой за ним наблюдал. Он послал сообщение Грехову — краткий рассказ о том, что случилось, а потом закрыл глаза и уснул.

Его сон был глубок и спокоен

Великое Ничто нагрянуло, как всегда, неожиданно и весьма некстати. Рахматов только-только перевёл флай в режим ручного управления. Хотелось прогуляться, не будучи скованным неумолимой системой автопилотирования. Исходная точка, кратчайшая траектория, целевая — такой алгоритм всегда нагонял на Рушана тоску.

Выйдя из дверей главного офиса, он предвкушал, что сейчас сядет в свой новенький флай, который любовно величал «каракатицей», и рванёт, куда глаза глядят, куда душа ляжет. К чертям всё! Нерадивых подчинённых и желчного Щёткина, третий год не подписывающего заявление об отпуске. Безруких строителей «челноков», умудрившихся не уложиться в плановые расчёты и вешающих теперь на отдел Рахматова всех собак — туда же! К чертям очередной зонд, отправленный в бездонную утробу нагуаля, и затерявшийся в окутывающих его Мёртвых Пространствах! И постылую планету Земля, разлагающуюся где-то поблизости, тоже к дьяволу. Он будет рассекать прозрачную колкую прохладу Эмерии, поглядывать на проплывающие внизу изумрудные лесопарки и ощущать, как послушна его рукам сверкающая в закатной дымке «каракатица». Это такое счастье — знать, что хоть что-то тебе подвластно!

Некоторое время так и было: фиолет эмерийского неба, алый диск потухающего солнца, начинающая чернеть в вечерних сумерках зелень лесов. А потом знакомый и прекрасный мир внезапно сжался в крошечную частицу, подхватился космическими потоками и унёсся в чёрноту подпространств. И Рахматов вместе с ним. Он стал несущественно малым, практически исчез, растворившись в бесконечном Ничто. Пустота кружила, засасывала всё, что попадало в её бархатистые объятья, превращала в абсолютный ноль, непререкаемый вакуум. До того самого мгновения, пока вдруг не обернулась цитоплазмой, в которую было погружено ядро клетки некой всемогущей системы. Этой системой был он. Пьянящее чувство соединения в себе ничтожно малого и всеобъемлющего Рахматов не раз пытался объяснить, но всегда терпел фиаско — в человеческом языке не отыскивалось и миллиардной доли необходимых для того слов.