Реликт 0,999

Рахматов обернулся и печально воззрился на нескончаемые бетонные стены. Три корпуса — минимум, четверть часа быстрым шагом. На том плане, что вчера изучал Рахматов, корпусов было всего три — устаревшие сведения. Разросся комплекс. И продолжает расти, захватывая пустеющий с каждым днём город. Расползается, как неумолимые щупальца нагуалей, как раковая опухоль.

Когда Рушан достиг своей цели, часы показывали 15.23 — едва ли не полчаса опоздания. Рахматов поднял голову. Оставалось только удивляться, как он раньше не заметил солидную вывеску над входом — Центр экспериментальной и клинической онкологии (ЦЭКО) им. А. Ф. Кружевникова. «Спасибо, расшифровали! — подумал Рушан, отгоняя боязливый холодок. — Чёрт ногу сломит в этих аббревиатурах». Фамилию Кружевников он слышал краем уха и прежде — светило медицины ни то XXI-ого, ни то XXII-ого веков. Как всякий здоровый человек, чья профессия далека от дел болезных, Рахматов старался не слишком вдаваться в подробности. Тьфу, тьфу, тьфу, как говорится! Однако жизнь заставила.

Поборов липкую изморозь в солнечном сплетении, Рушан нажал на кнопку.

— Куда? — тут же откликнулся из динамика густой, не окрашенный ни единым оттенком эмоций баритон.

— ВКБГА, — отрапортовал Рахматов и в подтверждение своих слов сунул в считывающее устройство чип, где, помимо данных о личности, значилось и место работы.

Повисла тишина. Бдительный страж изучал высветившуюся на мониторе информацию.

— Проходите, — буркнул секунду спустя динамик. Заветное сочетание букв действовало наподобие открывающего любые двери заклятья, неизменно и повсеместно.

— Фортификационное укрепление какое-то, — укоризненно заметил Рушан, ожидая пока плечистый детина зафиксирует его данные. — Больше часа по катакомбам вашим плутал. Куда только не сунулся! Хоть бы указатели повесили что ли.

— У нас дактилоскопические датчики, — пояснил страж. — Открыто только больным и персоналу. И то в те корпуса, куда им надобно. Не заблудятся. А посторонним что тут делать? Не проходной двор.

— Сотрудники ВКБГА числятся во всех базах допуска, — не без гордости заявил Рахматов. — Неужели вы этого не знали?

— Раньше ваши не больно-то к нам заглядывали. На своих планетах, небось, лечитесь, если уж чего, — пробурчал охранник. — Ну, надо, так надо. Значит так, из главного, если потребуется, в любой корпус попасть можно. Линии подземные у нас. Что-то вроде локального метро. Кабины на две, четыре и шесть персон. Каждый корпус — станция. У входа датчики, так что пройдёте со своей VIP-дактилоскопией. — Страж фыркнул.

— Серьёзно строитесь, — похвалил Рушан. — Нагуалей не боитесь? А ну как за день-два сворачиваться придётся?

— Есть варианты? — Глаза охранника недобро сверкнули. — Расстояния-то у нас какие! Сами видели.

— Это точно, — поддакнул Рахматов. — Больным такие марафоны…

— Ясное дело, — детина засопел. — Многим не по силам. Да и с охраной легче. Три охранника на весь комплекс, что нам, разорваться? Поэтому через главный корпус фильтруем.

— Три?! — Рахматов сочувственно прищёлкнул языком. Людей, узнавших о его месте службы, и не впавших при этом в благоговейный трепет, Рушан уважал.

— Три. — Охранник насупился. — Где ж теперь людей напасёшься? Все с Земли драпают. Кто остался? Вы, понятно — аномалийщики за день работы на Земле имеют больше, чем я за десяток лет! Фанатики-сектанты? Ха! Те слишком заняты, призывают на кладбище ползти, раз так уж сверху велено. Энтузиасты, вроде Бердина? На него равняться трудно — вот он и впрямь святой. Мы ещё вот затесались… кто комиссию не прошёл.

Рахматов вздрогнул. Только сейчас он обратил внимание, что полнота охранника совсем не похожа на ту, что свойственна обжорам или спортсменам-богатырям: рыхлая, водянистая, медикаментозная. «Гормоны, — догадался он — Неужели тоже «абориген»?».

— Вы не прошли комиссию? — осторожно поинтересовался Рушан. Не верилось, что здоровяк за стойкой тоже «местный» с грозным диагнозом в анамнезе.

Охранник невесело хохотнул.

— Семь «химий», три курса «лучей»! Кто меня выпустит?! Кому мы нужны?! Здоровым-то там тесно.

— Вы ошибаетесь, — запротестовал Рахматов. — На планетах-«челноках» места хватит всем. Над этим работают. Создаются новые. Комиссия не даёт право на выезд, руководствуясь исключительно принципом «не навреди». Вы же понимаете, перелёт, адаптация — всё это стресс для организма. Ослабленный болезнью человек может просто не выдержать! Сначала надо решить проблемы со здоровьем.

— Знаю! — оборвал охранник. Его лицо стало наливаться краской. Он попытался спрятаться за своими непосредственными обязанностями — взялся копировать данные с персонификационного чипа — но вдруг вскинул голову и прошипел: — Тысячу раз слышал! Списали нас в утиль! Значит, пока я на шахте работал, годен был, а как скрутило, так и… Да кто ещё сюда работать пойдёт? Ты? Он? — Детина зло махнул головой на «аборигена» в больничном халате, согнувшегося, у стены. Мужчина жадно, с хрипом втягивал в себя воздух и с вожделением поглядывал на притулившийся в углу диван, до которого предстояло преодолеть ещё метров десять. — Все драпают…

Страж, отвернувшись, протянул Рушану отмеченный документ. Рахматов тоже молчал. Жаркое «ты», внезапно вырвавшееся у собеседника, ударило в сознание раскалённой иглой.

Пока Рушан справлялся с опалившей его горечью, охранник рассказывал как добраться до нужного посетителю кабинета. Похоже, теперь он стыдился своего взрыва. Снова обращался к гостю подчёркнуто официально, на вы. Голос опять стал тусклым, непробиваемым, точно захлопнувшаяся дверь сейфа. От намертво запертых замков веяло холодом и безысходностью. Ценную информацию Рахматов пропустил мимо ушей, о чём сильно пожалел впоследствии.

Лифты, лестничные пролёты, нескончаемое единообразие коридоров, холлы, сотни одинаковых дверей — всё смешалось в неподатливую головоломку. Рахматов петлял по незнакомым помещениям и чувствовал, что закипает. Бестолковость планировки делала задачу почти невыполнимой. Вдобавок люди… Много, непривычно много людей! На Эмерии сроду такого столпотворения не бывало! О заброшенных земных городах и говорить нечего — за неделю столько не встретишь. Каждый проходящий окружён наэлектризованным колким облаком эмоций: пронизывающие разряды радости и надежды, тяжёлые удары обречённости, тугой чёрный страх. И во всех билась своя собственная боль. Физическая и та, что медленно, по капле выдавливала сердце, складываясь в безнадёжно простую формулу — один, не нужен. Целые океаны боли. Галактики! От этого у Рахматова начала кружиться голова, точно снова он погружался в Великое Ничто. Перед глазами стелился мутный смок, мысли путались.