Владислав Выставной - Кремль 2222. Кенигсберг

Старик замолчал. Взгляд его покрылся поволокой, устремленный куда-то вдаль, сквозь стены, будто сквозь само время и пространство.

– И что же вы, не послушались?

– А ты бы послушался? – оскалился старик. Зубы у него были желтые, но крепкие, на зависть многим. – Я уже и Наставника своего убедил, чтобы обвенчали нас поскорее. Да этот тип оказался быстрее.

– Скрутили? – предположил Книжник. – В подземелье бросили? Обвинения нелепые выдвигать стали?

– А ты, смотрю, знаешь о чем говоришь, – нахмурился старик. Впился подозрительным взглядом в семинариста. – Сам, часом, не из этих? Хотя нет, не похож. Слишком уж взгляд ясный.

– И на на том спасибо.

– В общем, почти так оно и было. Схватили меня прямо в Семинарии, когда я перед Наставником экзамен держал. Думаю, момент специально выбрали – чтобы меня унизить посильнее. Обвинения бросили, будто я с нео якшаюсь, информацию про ночные посты сливаю. Даже золота не пожалели – подбросили прямо в келью.

– И что же, суда не было?

– О чем ты? Время было смутное, шамы тумана напустили, в любую минуту осады ждали. Так что был трибунал по ускоренной процедуре. Постановили: изгнание. Привести в исполнение немедленно. Я и пикнуть не успел, как меня за ворота вышвырнули. – Старик скрипнул зубами. – Этот гад боялся, что я их подметные письма опротестовать смогу. А у меня язык хорошо подвешен был – перед народом я всегда отбрехался бы.

Старик засопел, теребя в руках кружку, уставился в ее темную глубину, словно на дне были ответы на давние вопросы. Процедил сквозь зубы:

– Он-то думал, я быстро сдохну. А нет человека – нет проблемы.

– Изгнание почти всегда означает смерть, – тихо сказал Книжник.

– Вот именно – почти, – старик с прищуром поглядел на парня. – А я, видишь, выжил. Через что мне пришлось пройти – даже вспоминать не хочу. Одни только годы рабства у шамов чего стоят. Эти ж подонки на мне свои опыты ставили, в мозгах у меня ковырялись. Уж и не знаю, чего они там найти хотели, да только я был уверен, что спячу. Одно только мне не давало сдохнуть. Ненависть. Все эти годы только об одном думал: неужто Елена с этим подонком жить стала? И как думал о том – так на душе черно становилось. Решил даже в веру податься. Вон, крест сделал из стилоса – единственного, что осталось в кармане, когда меня вышвырнули за стену.

– И что же, помогла вера?

– Выжить? Пожалуй. Успокоить душу – ничуть.

Они помолчали. Книжник думал о том, какие разные судьбы сложились у двух выходцев из кремлевской Семинарии, разделенных не менее чем половиной века. Один с самого детства мечтал о походах и странствиях, о жарких битвах и великих открытиях. Другой видел себя в теплом местечке с красавицей Еленой под боком. Даже главный семинарский символ – стилос – они применили по-разному: старик сделал из него символ смирения; Книжник же превратил стилос в оружие, научившись метать его с непревзойденной ловкостью, да еще разработав парализующий яд для острия. Судьба, что ни говори, исполнена иронии, и зачастую – горькой.

О чем думал старик – неизвестно, но мысли его, видать, были невеселые. Книжник поглядел на своих и осторожно спросил:

– Скажите… А вы хотели бы вернуться?

Старик вздрогнул, выходя из оцепенения:

– Куда?

– Домой. В Кремль.

Глаза старика сверкнули – но тут же его взгляд потух, на лицо вернулось равнодушие:

– Это невозможно. Я никогда не вернусь домой. И вы не вернетесь.

– Вернемся! – убежденно заявил Книжник. – Пусть даже мы лишись бронепоезда. Но мы починим его. Или найдем другой путь.

Старик покачал головой:

– Ты не понимаешь. Это физически невозможно.

Семинарист недоуменно пожал плечами:

– Как это?

Старик впился в него своим острым взглядом:

– Как ты думаешь, где ты находишься?

– Ну… – Книжник пожал плечами. – В Кенигсберге, я полагаю.

– Верно. Но что это за место? Откуда здесь столько самого разного люда? Может, ты видел места, где людей больше?

– Не видел, – честно признал Книжник. – Разве что Кремль…

– Кремль не в счет. Кремль изначально был убежищем для выживших в Последнюю Войну. С тех пор мало кто пришел туда со стороны.

– И в чем, по-вашему, особенность этого места?

– А я скажу, в чем, – старик вдруг жадно припал к своей кружке и принялся шумно глотать, будто его вдруг одолел приступ жажды. Грохнул на стол опустевшую кружку. – Сюда только приходят. Уйти отсюда еще никому не удавалось.

– Что за чушь… – Книжник пожал плечами. Поглядел в сторону Герцога, устало дремавшего у себя на столом. – Вон, местный сидит – он такого не говорил…

– А этот местный пытался выбраться куда-нибудь за пределы Залива или Выжженных Земель?

– Он не говорил об этом…

– Не говорил… – старик мрачно хмыкнул. – И не скажет. Знаешь почему?

– Почему?

– Да потому, что ему некуда идти! Он местный. Весь его мир – он здесь. Другое дело – я.

Старик замолчал. Лицо его осунулось, потемнело. Даже морщин, вроде, стало еще больше.

– Я тебе скажу, парень. Я пытался. Не раз. И не два. Десятки раз. Может, и сотни – я просто сбился со счета.

– И что? – Книжник сглотнул. Хоть он и не верил этому человеку, но что-то жуткое, безысходное было в его рассказе.

– И ничего! – старик понизил голос, чуть придвинувшись к Книжнику. – А я не какой-то земледелец, никогда не поднимавший носа от своего клочка грязи, – я прошел через ад. Я знаю, как ориентироваться на местности, как не вляпаться в Поле Смерти или в радиоактивное пятно, как не нарваться на голодных хищников или вооруженных бродяг. И я тебе точно говорю – это место проклято.

– Что значит – проклято?

– А это значит, что оно закрыто. Замкнуто на себя – как петля Мебиуса. Знаешь, что это такое?

– Конечно. Я же учился в Семинарии.

– Вот и я учился. И готов поклясться, что здесь что-то не так с самим пространством. Куда бы ты ни шел из Кенигсберга, ты придешь назад к Кенигсбергу. И выхода нет.

– Но даже если это так… – Книжник недоверчиво пожал плечами. – Почему тогда никто здесь не говорит об этом?

– Вот! – старик значительно поднял указательный палец. Выглядел он слегка захмелевшим. – А почему никто не говорит об этом?

– Я понятия не имею, – начиная раздражаться, сказал Книжник. – Может, не хотят?

– А может – не дают?

– Кто не дает?

– Если бы я знал, я бы давно упал к ним в ноги и умолял, чтобы меня выпустили из этой западни. Но я не знаю, кто они, – если это действительно разумная сила, а не какой-то идиотский закон природы. Может, мы вообще – в каком-то огромном Поле Смерти и давно уже умерли, а происходящее – всего лишь последний сон умирающего воображения? Спросишь, как я дошел до такой мысли? А ты спроси об этом местных – они просто не поймут, что ты имеешь в виду. Они все больше напоминают мне кукол, играющих свои роли в этих старинных декорациях…