Никита Аверин - Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)

На похороны Лазаря я поехать не смог – от нервного потрясения у меня сильно поднялась температура, и Антон Юрьевич убедил меня остаться в Джанкое. Чем, собственно, и спас.

Иногда я задумываюсь: всего шаг отделяет нас от смерти – каждую секунду жизни. Мы не знаем, сколько раз разминулись с Костлявой, сколько раз, не заметив, обошли – куда-то не поехали, что-то не сделали, не встретились с дурным человеком. На самом деле судьба хранит нас – ровно до того единственного случая, когда Безносая заступает дорогу. Грех жаловаться.

Антон Юрьевич сам правил похоронной телегой.

Этого я не видел – это мне потом рассказали – как было.

Небольшой отряд ехал вдоль реки, дорога шла над обрывом – я был там множество раз и могу представить, поэтому временами мне кажется, что я присутствовал при этом, что я шел рядом с телегой, едущей тихо – дань уважения, что на козлах сидел Антон Юрьевич, и ветер гладил сухую траву, а Лазарь, закрытый белой простыней, спал вечным сном.

Степняки напали внезапно – небольшой отряд, видимо, мстители. Сопровождающие Лазаря в последний путь успешно отстреливались, но у степняков непонятно откуда оказался миномет. Мина угодила прямо в телегу, у Антона Юрьевича не было шансов спастись. Лошадь рванула с места, и вместе с останками Лазаря рухнула с обрыва в реку.

Когда расправились со степняками, лекаря искали, но ниже по течению к берегу прибило только несколько досок, а тела моих друзей так и не нашли…

Потолок был белый, стены белые, простыня белая. От белизны болели глаза. Болело лицо, болело все тело. Он лежал на кровати и не мог пошевелиться.

«Позвоночник, – пронзила страшная мысль. – У меня перебит позвоночник. Я теперь инвалид. Но почему же так адски болят ноги и руки? Я же не должен ничего чувствовать».

Очень осторожно, опасаясь вспышки дикой боли, он попробовал пошевелить пальцами ног. «Получилось! У меня получилось, я не калека!» Просто лодыжки были стянуты чем-то тугим и плотным. «Кандалы?»

Потом он пошевелил пальцами рук. Удача! Хотя с запястьями – та же беда.

«Значит, я не парализован. Просто прикован к кровати. Теперь надо попробовать пошевелить головой. Оторвать затылок от подушки, медленно, еще медленнее… Теперь все видно. Тугие кожаные браслеты охватывают запястья и лодыжки, натянутые цепочки тянутся к раме прочной металлической койки. Больница? Тюрьма? Точнее, тюремный лазарет.

Где я?

И, что еще важнее, кто я?»

Он не мог вспомнить своего имени. Он вообще ничего не мог вспомнить! Какие-то обрывки, яркие пятна… Он куда-то бежал. В кого-то стрелял. Потом – долго ехал. Дорога. Пыль. Жара. Опять перестрелка. Драка. Перестрелка. Взрыв. Темнота.

От попытки подхлестнуть отсутствующую память напряглись и задергались все мышцы. Стало больно.

«Надо расслабиться. Вдох. Задержка дыхания. Выдох. Еще раз. И еще. Пока не успокоится сердце, кровь не перестанет пульсировать в ушах и висках.

Я жив. Это самое главное. Ранен, привязан к кровати, не чувствую лица, не помню, как меня зовут – но жив! Я выжил! И буду жить дальше!

Почему так болит лицо? И что за фигня маячит в самом низу поля зрения? Какая-то белая бахрома… Марля. У меня забинтовано лицо. Обгорел при взрыве? Вероятно. Зато глаза целы.

Во всем надо искать позитив.

А что у меня с голосовым аппаратом? Челюсть двигается. Зубы на месте. Язык – шершавый и опухший, шевелится. Попробуем что-то сказать».

– Эй?

Он не понял, удалось ли ему издать членораздельный звук. Скорее всего, это походило на неразборчивое хрипение. Зато заработал слух. Что-то мерно попискивало рядом. Какая-то медицинская аппаратура. Из-под белой простыни тянулись провода.

«Меня подключили к монитору. Значит, тут есть технология. Есть электричество. Самое удивительное – есть люди, которые умеют всем этим пользоваться.

Куда же меня занесло?»

Раздался новый звук. Шипение. Гидравлика. Потом – щелчок. Металлический. Скрежет железа.

«Это гермодверь. С гидравлическим приводом и поворотным запирающим механизмом.

Откуда я все это знаю?»

Потом раздались звуки шагов. Резиновая подошва со стальными набойками. Кафельный пол.

– Очнулся? – прозвучал женский голос. – Хорошо. Не пытайся говорить. Ты обколот лидокаином, но это не сильно помогает при твоих травмах. И не дергайся лишний раз, за этим мы тебя и привязали.

Женщина, говорившая все это – очевидно, врач или медсестра, оставалась вне поля зрения. Опять шаги, где-то в изголовье кровати.

– Так-так-так, – сказала женщина. – Давление в норме, пульс тоже. Спокоен, как удав. Повышенный болевой порог… Слишком много эритроцитов. Ускоренный метаболизм, отличная регенерация тканей. Так я и думала. Уж не мутант ли ты часом?

Она склонилась над койкой, и он наконец-то смог ее увидеть. Блондинка, лет сорока, бледная кожа, тело скрыто мешковатым зеленым комбинезоном.

– Меня зовут Оксана, – сообщила она. – Я – медсестра. Не дергайся.

Оксана бесцеремонно оттянула ему веко и посветила фонариком в глаз.

– Ага. Супераккомодация, – проговорила она. – Точно, мутант. Небось, еще и в темноте отлично видишь, никталоп, а?

Что такое «никталоп», он не знал. А вот слово «мутант» вызвало в душе давнюю, застарелую обиду. Так его дразнили в детстве.

– Не повезло тебе, дружок, – продолжала Оксана. – У нас, в Легионе, мутантов не очень жалуют. Обидно, наверное, выжить во всех этих передрягах и быть пущенным на метан в одном шаге от новой жизни?

«На метан?! Ах вы твари!»

Он понял, что надо срочно валить отсюда. Убить эту Оксану, снять с нее комбинезон, переодеться и валить, пока гермодверь не закрылась. А для этого надо освободить хотя бы одну руку.

– Ну-ну, не дергайся, – успокоила его Оксана и поправила повязку на лице. – Шучу. Может, тебя и не распылят сразу. Если докажешь свою полезность. Будет так, как Командор решит. А сейчас, дружок без лица, лучше бы тебе поспать. Во сне ты регенерируешь быстрее, меньше тратишь энергии на бесполезные подергивания.

Он не хотел спать. Но Оксана уколола его в шею, и он провалился в черное забытье.

Плохо было то, что ему ничего не говорили. Через два дня он начал питаться сам – Оксана кормила его с ложечки жидкой мерзкой овсянкой. Через три – разговаривать, с трудом, шепелявя и глотая звуки, – но Оксана не отвечала на его вопросы. Вообще ни на какие. Ни «где я?», ни «как я сюда попал?», ни «что это за место?» не удостаивались даже короткого ответа.

Через неделю он смог ходить. Тут к Оксане приставили в помощники здоровенного и, по всей видимости, немого амбала в таком же мешковатом комбинезоне – видимо, опасались, что быстро поправляющийся пациент начнет дурить.