Евгений Шепельский - Фаранг

Хотел бы я знать — кто вырастил, кто принял решение изуродовать мой разум, мое тело, мою душу? Сон не знает ответа. Сам Джорек тоже не знает.

Наставник говорит и говорит, повернувшись ко мне спиной.

Его слова будят во мне глухую злобу.

Я не против убивать, но я не хочу быть куклой. Меня воспитали львом в стаде баранов? Ну пускай… Но на льва не наденешь ошейник, хотя я и сознаю, что ошейник этот уже вшит в мою душу. Однако… ошейник непрочный. В полнолуние я ощущаю это особенно сильно.

— Ты не пойдешь к ней, — изрекает наставник. — Ни сейчас, ни потом.

Конечно, не пойду.

Я подхожу к наставнику, покорно кивая, и быстрым движением ломаю его шею.

Нельзя доверять никому.

Вслед за тем меня накрывает жаркая волна. Луна пронзает мое сердце. Я…

Что…

Со мной…

Происходит?

Когда вернулся в реальность, оказалось, что я рублюсь спиной к спине с коротышкой и отовсюду к нам тянутся когтистые лапы и отвратные серые морды на длинных морщинистых шеях. Щита уже не было, вместо него в руке красовался тяжелый кавалерийский палаш. Твари больше не вопили, хотя рты их были растянуты в омерзительных вампирских оскалах. В тишине удары клинков о плоть звучали особенно яростно. Я был забрызган ихором — так скажем, с ног до головы. Рикет был тоже облит им. Картина называлась — «Больше желтого, и нафиг красное!».

К счастью, пока так и было — я не чувствовал на своем теле серьезных ран. Ну, и все конечности были на месте, даже голова.

Поблизости в одиночестве билась Ваккарио Олмас без повязки и половины лица, которое ободрали чьи-то загребущие лапы. Где-то за правым моим плечом, судя по негромким матюгам с обилием буквы «ф», сражался Торке. У меня ныли запястья, и в ногах ощущалась слабость. Но я держался. Мы — держались.

Небо потемнело, луну вот-вот должны закрыть тяжелые тучи, похожие на белую овечью шерсть, вымазанную углем. Что будет тогда? Порождения глейва не любят света, но, кажется, сейчас луна им не очень мешает. Но если ее скроют тучи? Не возрастет ли сила и резвость тварей?

Крэнк! Нет времени размышлять!

Я воткнул меч в особо прыткую гадину, другим клинком вертя мельницу перед оскаленным худыми рожами без бровей и ресниц. Так, наверное, и выглядят порочные души, если сдернуть с них оболочку благочинности и притворства.

Эпическая резня! Наверное, об этом когда-то сложат песню, чтобы исполнять ее над могилами участников. Вот только, если илоты возьмут верх, удастся ли похоронной команде найти хоть что-то пристойное для этих самых могил?

Рикет позади пыхтел, поминал Спящего и Маэта, с хряском рассекая очередного упыря. Силы в его маленьком теле было немало. Все кругом было забрызгано желтушной кровью, словно мы перебили не одну сотню тухлых яиц.

— Это… только… илоты… — между ударами сообщил маленький вор. — Спасибо… Спящему. Мелочевку осилим!

Мелочевку!

Вдруг клинок Вако обломился у самой рукояти. Сгоряча она рубанула воздух, заметила и в последний момент прикрылась щитом; в него с разбега врезался башкой илот, так, что вощеная кожа щита лопнула. Вако запустила рукояткой в толпу и выхватила короткий кинжал.

Я выругался. По-нашему, по-простому, обыкновенным и емким русским матом. Заорал страшно и удвоил усилия, начав пробиваться к Вако под чавкающие звуки ударов. Бил крест-накрест, широкими яростными ударами, полосовал, разваливал черепа и отсекал конечности. Работал за пределами сил, черпая энергию в отвращении, которое мне внушала мысль быть погребенным под сонмом серокожих чудовищ. Погребенным — а затем пожранным, так что и косточек не останется. И я пробился, прорвался, сунул Вако клинок, успел увидеть, как с сосредоточенной миной пробивается к нам коротышка, после чего сознание вновь задернул багряно-черный полог.

Из тьмы я выплыл под обвальный грохот, казалось, это скала проседает в адские глубины. Рядом заливисто ржал коротышка:

— Ну, наконец! Маги Кустола грянули в литавры!

Над городом клубились черные тучи. Они метали вниз раскаленные зигзаги золотых молний, метали без перерыва, с громыханием, от которого закладывало уши. Из молний составилась настоящая завеса, огненная и нестерпимо яркая.

И серые твари пятились от нас, многие, снова упав на четвереньки, так, задом наперед, спотыкаясь о трупы собратьев, уползали в коридор. А стена молний медленно двигалась прочь от города.

Мимо, вскинув заляпанный ихором топор, промчалась Вако:

— БЕЙ! Бе-е-ей! Бей!!!

Ее исступление передалось и мне: кровь вскипела, я ринулся следом. В руке был обломок клинка, узкий и зазубренный, и я хлестал им налево и направо, как плетью, и за ударами тянулись шлейфы крови. Илоты, судорожно взмахивая тонкими руками, валились под ноги, скуля, как собаки. Они не сопротивлялись.

А в небе сверкали молнии, сделав из ночи день, заполненный резкими угловатыми тенями.

Площадку очистили за минуту, и Вако, сменив топор на увесистый меч, бросилась в коридор. Я отстал, переводил дыхание, борясь с дурнотой и слабостью. В коридоре лежали рассеченные тела, плавал слоистый дым, отдающий вонью горелого мяса.

«Кровища…» — мелькнула мысль. Почему-то вспомнилась древняя игрушка «Blood», о которой современные подростки даже не имеют представления.

За поворотом валялись останки тварей, отведавших фонарного масла. Последние метры я проехал на заднице, цепляя стены обломком клинка. Ноги вдруг отказались служить, наверное, были поумнее своего господина, который следом за обезумевшей валькирией пер на рожон.

И, черт, они были правы!

Сначала, вывалившись из коридора, я увидел Вако. Женщина стоял ко мне вполоборота, опираясь на крестовину меча. Согбенная поза наследственного ревматика казалась странной, ведь только что носилась с шальными воплями. Метрах в ста перед нею плавало в воздухе нечто, похожее на занавес из мерцающего черного атласа, раздуваемого ветром. Эдакая накидка со сцены самого Дэвида Копперфильда, только размерчик — для великана.

Я упал на землю, пытаясь отдышаться, стряхнул со лба пот и ихор дрожащей рукой, провел ладонью по рваной одежде, проверяя, нет ли серьезных ран. Их не было, а вот царапин и порезов я собрал неплохой урожай. И они не спешили затягиваться. Они кровили.

Переведя дух, я приподнял голову, глядя то на Вако, то на занавес. К нему бежала горсть уцелевших илотов — кто на двух ногах-лапах, кто — на четвереньках. Серые мерзкие тени…

Раздался знакомый звенящий звук, и занавес распахнулся.

Шагах в тридцати от Вако был фантом. Я-Джорек узнал его. Высокая и тонкая фигура в багровом плаще с наброшенным капюшоном, в проеме которого кипел глейв. Ба, знакомые все лица. А вернее — картины. Усики глейва робко выглядывали наружу там и тут, оплетали края капюшона и таяли, и снова выглядывали, и снова таяли в бесконечном цикле обновления. Руки фантома были раскинуты, но кисти и пальцы скрывались в провисших чуть не до земли складчатых рукавах.