Ринат Таштабанов - Обратный отсчет

Вокруг разбросано торговое оборудование – перевернутые столы, стулья, прилавки – и истлевшая одежда. Острые зубья разбитых стекол скалятся из перекошенных витрин. Обугленная мебель и расплавленный пластик покрыты толстым слоем пепла и грязи. Из мусора на нас взирают черепа. Сотни незримых взглядов, полных злобы и ненависти.

Мне кажется, что голоса мертвецов тихо вопрошают: «Зачем вы, живые, потревожили нас?! Зачем…»

Обходя костяки, мы двигаемся через огромный зал. По левую руку видны затертые и знакомые всем названия закусочных быстрого питания, по правую – магазины с одеждой и бутики. Я до сих пор помню эти запахи – дикая смесь из жареной картошки и так называемой натуральной косметики. Кажется, что это было совсем недавно, но с тех пор минула целая жизнь.

Во тьме теряются ленты коридоров. Мне кажется, в них колышутся призрачные тени, молча взирающие на нас из потустороннего мира. Я стараюсь отогнать дурные мысли.

Идя друг за другом, мы подходим к «Ашану». Наверху бушует ветер. Его жалобные стоны напоминают призрачные голоса. Поворачиваем направо. Идем мимо магазинчиков, больше напоминающих склепы, вмурованные в стены. Поворачиваем налево. Проходим через распашные створки ворот.

Взгляду открывается огромный зал, уставленный высоченными стеллажами и бесконечными рядами витрин. Из еды и бытовых товаров – ничего, все было вынесено сразу же после Удара. На полу валяются разбитые телевизоры, утюги, фены, прочая техника. Под ногами предательски скрипит битое стекло. Раздолье для мародеров. Странные люди: в момент, когда рушится мир, думать о новом девайсе… интересно, а жрать когда приспичит, они пластик харчить будут?

– Не нравится мне здесь, – слышится позади шепот Лешки. – Точно в ловушку идем, одни дохляки вокруг. Даром что мутантов нет, так, может, и неспроста это, а, Тень?!

– Разговоры! – обрываю я его. – Сейчас живых надо бояться! Ты лучше за фоном следи, зря тебя, что ли, Рентгеном прозвали?

Я замечаю, как Лешка при этих словах дергается. Достав из кармана разгрузки дозиметр, он смотрит на циферблат.

– Уф… Терпимо пока, – выдыхает Рентген.

Моя уловка сработала. Он отвлекся.

Лавируя между стеллажами и паллетами, мы идем дальше, обходим гигантский зал по кругу. На всякий случай проверяем каждую щель. Я веду отряд дальше, пока мы не утыкаемся в закрытые рольставни с табличкой: «Склад. Посторонним вход воспрещен!»

«А мы и не посторонние», – думаю я, со скрежетом поднимая вверх гибкую створку.

– Отряд! Вольно! – командует Лось.

Бойцы водят стволами по стенам. Кроме меня и Костяна остальные оказались здесь в первый раз. Они никогда не видели склада подобных размеров.

– Это же сколько жратвы здесь было! – ахает Шестой, задирая голову и рассматривая тянущиеся под потолок стеллажи.

– Да, было и сплыло! – хмыкает Лось. – Так, бойцы, обследуем склад, смотрим, что да как. Краб, остаешься у входа, остальные за мной. Тень, а ты куда намылился?! – спрашивает Костян, заметив, что я направляюсь к выходу.

– Я к «мосту», – отвечаю я, – осмотрюсь, огневые точки на всякий случай намечу. Вдруг кто подойдет, а там вся дорога как на ладони.

Замечаю, как при этих словах все напрягаются.

– Вы пока передохните, фильтры смените, пожрите, – предлагаю я. – «Сникерс» еще не весь высосали?

«Сникерсом» мы называем жидкую питательную смесь, которую можно пить, не снимая противогаз.

– Не боись, – усмехается Костян, – я с собой на всякий случай двойной запас на каждого захватил, с голодухи не помрем. – Так ты на «мост» сам пойдешь, без прикрытия?

– Один. Треха со мной, вот мое прикрытие, – я улыбаюсь. – По следам найдете, если что. Штору за мной закройте. А если через полчаса не вернусь, то шлите спасателей.

Не дожидаясь ответа, я сворачиваю за стеллаж…

Когда я один, то передвигаюсь намного быстрее. Наверное, перестаю сдерживать инстинкты и становлюсь самим собой – тенью. Иду обратным путем, наклон пола играет мне на руку, и вскоре я останавливаюсь перед длинной крутой лентой эскалатора, ведущего к «мосту». Осторожность не помешает, тем более, судя по свисту ветра, из-за постоянных подвижек все окна высажены.

Глубокий вдох. Выдох. Уперев приклад автомата в плечо, я медленно поднимаюсь наверх. Справа – «Шоколадница», вернее то, что от нее осталось – обугленный остов кафешки, рухнувший вместе с перекрытием и лестницей на главный вход. Иду дальше. Крытый переход над Новоегорьевским шоссе теперь больше напоминает ленту Мебиуса. Словно кто-то хорошенько тряхнул мост как тряпку, да так и оставил.

«И как только все держится? Не навернуться бы с него или вместе с ним», – я озабоченно оглядываю уклон.

Ложусь на пол, слушая, как вихри свистят в массивных стальных опорах торгового центра. Смотрю по сторонам. Широченные оконные проемы и потолок почернели от копоти.

Шумно выдохнув в маску противогаза, я, сдернув с плеч тяжелый рюкзак, оставляю его вместе с «мосинкой» возле разбитых стеклянных дверей. Ползу с автоматом вперед. Грязно-белая «кикимора», накинутая на ОЗК, превращает меня в человека-невидимку.

Подо мной Новоегорьевское шоссе. Если повернуть голову и посмотреть налево, то видны МКАД и эстакада. Подползаю к краю «моста». Спрятавшись за опорой и осторожно перекатившись с живота на бок, я вытаскиваю из набедренного кармана перископную трубу.

Цилиндр, обмотанный камуфляжной лентой, удобно ложится в руку. Чуть выставив перископ, приникаю к окуляру, пытаясь разглядеть местность.

«Черт! Ни хрена не видно! Надо «прозреть», и причем «прозреть» как надо!»

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Понимаю, что ресурс фильтров не бесконечен, но выбора нет.

Срабатывает. Меня начинает мутить. В голову точно впивается когтистая лапа, медленно вдавливая глаза в череп.

Ощущение такое, будто я сам, сжавшись до размеров пылинки, устремляюсь навстречу проклятому миру. Невыносимая боль заполняет разум. Хочется сорвать с себя защитный костюм. Губы искусаны в кровь. Под глухие удары сердца мгновения утекают в вечность.

Вскоре картинка в перископе мутнеет, сменяясь абсолютным мраком, но затем…

Словно кто щелкает рубильником в голове. Серая хмарь быстро проясняется, обретая четкие контуры. Куда там ПНВ! Вместо привычного зеленого фона я вижу так же четко, как и днем, разве что в черно-белом цвете.

Сложно объяснить, как мне это удается. «Ночное» зрение. Дар и одновременно проклятие этого мира. Если бы не боль…

Я уже давно привык не обращать на нее внимание. Концентрируясь, не спеша поворачиваю цилиндр. Наметанный глаз снайпера отмечает каждую мелочь и деталь обезображенной местности.

«Съезд со МКАДа – около шестисот метров. Дорожная развилка – пятьсот», – мысли появляются и исчезают. Окоченевшие пальцы едва успевают набрасывать огрызком карандаша пристрелочную схему на обрывке картона, который я всегда ношу с собой.