Алексей Евтушенко - Бой на вылет

Скорость спуска возросла, — прикурить мне удалось лишь с третьей попытки, — встречный ветер задувал огонь. Изменился цвет стен, — так потухают постепенно угли костра, отдавая в холодную ночь свой жар и подергиваясь пеплом. Наконец, стены совсем погасли, и только сине-зеленое мерцание моего провожатого спорило с огоньком сигареты, да где-то далеко-далеко внизу едва угадывался слабый отблеск какого-то иного света.

Но все кончается. Скорость спуска плавно замедлилась, лестница опять превратилась в пандус, и мы ступили на бетонный пол какого-то громадного помещения.

Больше всего это напоминало невероятно запущенную станцию гигантского метро.

— Полюбопытствуй, полюбопытствуй, — совершенно нормальным голосом произнес Фус.

— Так ты притворялся?

— Ни в коем случае! Просто на том свете я не могу говорить нормально, — засмеялся он.

«На каком это „том“»? — пронеслось у меня в голове: «На моем, что ли? Где же мы, выходит, сейчас находимся, граждане, а?»

Тем временем глаза мои продолжали обшаривать окружающее пространство.

Как я уже сказал, больше всего это походило на очень большую и очень запущенную станцию метро, которая сверху слабо освещалась сотнями и сотнями обычных 40-ваттных лампочек накаливания, свисающих с потолка на длинных оголенных проводах. Самое главное, однако, заключалось в том, что станцию эту заполняли люди. В большинстве своем довольно пожилые, но мелькали время от времени в толпе и молодые и даже совсем юные, а то и детские лица.

И никто ни с кем не разговаривал.

Люди вздыхали, бормотали и шептали что-то сами себе, иногда кто-то издавал слабый стон или всхлип…и опять — шуршание, шепот, шелест….

Мне стало не по себе.

— Чего они ждут?

— Поезда, — немедленно и охотно откликнулся Фус, ухмыляясь при этом совершено гнусной ухмылкой. — Для каждого из них существует своя остановка, на которой они обязаны выйти (тут послышался нарастающий вой приближающегося поезда), и этих остановок, как ты уже, вероятно, сам догадался, ровным счетом девять!

Последние слова он проорал, придвинувшись ко мне вплотную, так как вой и грохот стали просто непереносимы.

Сверкнул из тоннеля прожектор, и обычный поезд метро, сбавляя ход, выкатился к платформе и плавно остановился.

Зашипев, распахнулись двери.

Толпа ринулась внутрь вагонов.

— Осторожно! Двери закрываются! — загрохотал (захохотал?) невидимый репродуктор, и адский поезд тронулся, набрал скорость и пропал в тоннеле.

— Теперь пошли, — сказал Фус.

Мы пересекли зал, который постепенно опять начал наполняться народом, и приблизились к неприметной железной двери в стене. Фус приподнял клешню и ткнул ею в пластиковый прямоугольник звонка. Дверь, нещадно скрипя, наполовину приоткрылась.

— Автоматика ни к богу, — проворчал мой провожатый, протискиваясь в проем. — Чинить пора. Сколько раз было говорено….

Нужно было еще подняться по узкой, похожей на трап военного корабля, металлической лесенке и открыть еще одну — на сей раз деревянную — дверь, прежде чем мы ступили на землю, покрытую редкой чахлой травой.

Я осторожно вдохнул сыроватый, но приятный на вкус воздух и, не торопясь, огляделся.

Мы находились на всхолмленной равнине, которая слегка понижалась к горизонту. Оттуда, из-за горизонта, со скоростью наступающей танковой армады ползли низкие желто-серые тучи, цепляясь брюхом за верхушки намертво вросших в холмы огромных черных елей.

— Веселенькое местечко, — пробормотал я и двинулся вслед за Фусом, который уже упрыгал вперед по тропинке.

Мы обогнули два холма, и на вершине третьего, среди тех же мрачных елей, я заметил нечто вроде старинного кирпичного трехэтажного особняка. В его узких готических окнах мерцал живой огонь, а из трубы поднимался дымок.

— Дальше ты сам, — вздохнул Фус. — Поднимешься на второй этаж и постучишься.

Он протянул мне клешню:

— Счастливо.

Я аккуратно пожал шершавую пупырчатую конечность и стал подниматься по врезанной в склон холма каменной лестнице.

Стучаться не пришлось — двустворчатые двери сами распахнулись передо мной.

В глубине кабинета — зала? — за тяжелым, темного дерева, столом, на который при нужде мог бы, наверное, сесть средних размеров вертолет, сидел… ну, вы, разумеется, уже поняли, кто за ним сидел. Я тоже понял и, осматривая на ходу залу, направился по зеркальному паркету к столу.

Камин, конечно, и в нем пылающие дрова.

Неестественно больших размеров арочное окно-витраж, горящее разноцветными стеклами (так я и не успел разглядеть толком замысловатый сюжет этого витража).

Канделябры с толстыми оплывшими чёрными свечами на столе.

Кипы пожелтевших бумаг.

С десяток разнообразной величины и формы бутылок.

— Садитесь, Владимир Сергеевич, прошу вас, — он привстал с кресла, делая приглашающий жест худой рукой с узкой загорелой кистью и длинными пальцами профессионального карточного шулера и скрипача.

— Благодарю вас, — я пододвинул к себе венский стул и уселся напротив.

— Э-э…

— Вина, пожалуй, — усмехнулся я, опережая конец фразы.

Он засмеялся нормальным, разве что чуть надсадным смехом и потянулся за бутылкой.

— Да, Михаил Афанасьевич во многом оказался прав, — он разлил по высоким бокалам янтарное вино, — Но не во всем. Заметьте, Владимир Сергеевич, отнюдь не во всем!

— Так редко бывает, чтобы человек оказался прав абсолютно во всем, — заметил я, подымая бокал и наклоняя голову ровно настолько, насколько испытывал к нему интерес и своего рода уважение (все-таки я крещеный человек и, вроде бы, пока не умер).

— Да. Так, пожалуй, не бывает. А если и бывает, то крайне редко. Но вот странность — именно об этом я и желал бы с вами побеседовать. О возможностях человека и о материальном, так сказать, их осуществлении.

Я пригубил вино (тёмно-красное, почти чёрное, отдающее полынью) и попросил разрешения закурить.

Мне были предложены сигары.

Вежливо отказавшись, я закурил свои и выжидательно посмотрел на собеседника.

— Так вот. Возможности человека, надо вам заметить, дражайший Владимир Сергеевич, чрезвычайно велики. Вы, смею думать, не догадываетесь и о малой толике этих возможностей.

— Ну отчего же, — возразил я. — Наша наука, как вам должно быть известно, уже давно доказала, насколько мало и плохо мы используем наш мозг. Но, увы, она не дает практических рекомендаций по овладению остальным потенциалом.

— Не только мозгом жив человек, — дипломатичная усмешка скользнула по его узким длинным губам. — Тело, знаете ли, тоже имеет значение. Болезни, усталость, старость и дряхлость, наконец…. Я хочу сказать, что иметь здоровое, сильное, не знающее усталости и практически не стареющее тело тоже очень важно. Вы со мной согласны?