Игорь Резун - Укок. Битва Трех Царевен

— Что? Что я? Где?

По ковру катились пустые банки из-под пива. На животе у Ирки сходило какое-то покраснение, низ трусиков — мокрый. Подруга вскочила. Так и стояли они друг перед дружкой, обалдевшие, ничего не соображающие.

Движимая каким-то инстинктом, Люда кинулась к дверям, сбила рычаг замка и выступила в институтский коридор, теперь, как мог бы написать академик Шимерзаев, действительно бесстыдно обнаженная.

И по этому коридору, удаляясь, цокая тихо по мрамору, расплывалась очертаниями та самая белая собака, кавказская овчарка, которую Людочка видела несколько дней назад!

Девушка с криком рванулась обратно, попала в жесткие руки Ирки, успевшей натянуть на себя платье.

— Чего ты?

— Там… собака! — провыла Людочка.

— Какая? А, белая псина? Да это охранник новый свою псину привел. Она старая уже, ей лет сто, — успокаивала Ирка, гладя подругу по голове. — Я когда проходила, она сидела, язык высунув: клыки у нее все стерты до десен! Расслабься.

Через полчаса, окончательно убравшись и насухо протерев саркофаг, женщины покинули кабинет. Скользя подошвами по мрамору, Ирка усмехнулась:

— Это здесь ты по воде плавала?

Людочка кивнула. Ирка, проехавшись с полметра на пятках по полу, вдруг сказала:

— Интересная житуха началась. А я, ты знаешь, перед тем, как все это случилось, тоже уже думала: может, газом себя и детей отравить? Задолбало все. А сейчас вот… ничего!

И она со смехом, вскочив задом наперед на лакированные желтые перила, съехала вниз до первого пролета.

«…Как заявил агентству Reuters шейх Низам ал-Мулк, ведущий свою родословную от правителей сирийских сельджукидов, правивших страной в XIII–XIV веках, он безвозмездно передает Иранской Национальной библиотеке богатое собрание рукописных книг, древних экземпляров Корана, долгое время хранившихся в его семье. Эти книги, по данным историков, частично принадлежат знаменитой Библиотеке Аламута, захваченной монгольским Хулагу-ханом в 1256 году и считавшейся полностью уничтоженной. Сам Низам ал-Мулк проживает в Сирии и в ближайшее время готовится к переезду в Иран. По словам шейха, в ближайшем будущем внимание мира будет сосредоточено именно на этой стране в связи с рождением нового духовного лидера исламского мира. Однако дальнейшие комментарии шейх давать отказался, сославшись на слова другого исламского теоретика средних веков, имама Джафара ал-Садика: „Наше дело есть тайна, и эта тайна того, что пребывает сокровенным, тайна, которой достаточно быть тайной“…»

Через восемь веков по этому ущелью проляжет железнодорожная линия Тебриз — Тегеран, уходящая далеко на восток, в сторону Ирана, на Мешхед, к пустыням Туркмении. Потом вырастет город Кередж с более чем сотней тысяч жителей. По-прежнему будет выситься, хорошо видный отсюда, вулкан Демавенд, и войсковые колонны будут проезжать в Деште-Кебиб — Большую Соляную Пустыню — грохоча гусеницами бронетранспортеров, пыля колесами армейских грузовиков.

Но сейчас здесь ночь и тишь. Разве только изредка донесется блеяние горного козла, гуляющего во тьме (не успел до заката найти удобное место ночлега!), да слышится вой волка, в это время года особо свирепого животного, голодного и бесстрашного. Ворота будущей провинции Машендеран — скала. Ее называют Аламут, но потом народ станет называть ее аль-Фариб, то есть Скала или Гора Старца.

По этим каменным ступеням поднимается Женщина, тревожа босыми, привыкшими к холоду камней ступнями нанесенные за много недель пыль и песок. На ней — накидка, которую раздувает ветер.

Тысячи ступеней на единственной лестнице в Скале. Защитники Аламута нечасто спускаются по ней, ибо наверху есть все: вода, вяленое мясо и гашиш. Единственное, чего там нет, — это женщин для потехи и еще вина. Но ни то, ни другое не одобряет Аллах. Да что там Аллах! Сам Старец следит за соблюдением Законов, и не один воин, даже самый храбрый, уже отправился вниз со скалы, но не по лестнице, а в свободном полете, распластав руки, как большая и глупая птица. И это смертельное наказание ждало любого за одну лишь высказанную про себя мысль о том, как хочется вмять в перины живое женское тело, облапить чьи-то груди грубыми руками и услышать стон.

Нет. Аламут обходится без этого. Только две женщины, имен которых не знает никто, находятся при Старце — его жены, старая и молодая. Да и те усыхают без его силы. Только иногда — об этом рассказывали самые бесшабашные воины — эти две гурии под темными накидками покидают дом, чтобы совсем рядом, на грязном полу овечьей кошары, сплести свои нагие тела в бесстыдных и бессильных к запретам ласках.

Но сейчас по ступеням поднимается Женщина. Ее никто не видел. А кто видел, тот уже мертв, ибо каждое утро охрана не досчитывается при перекличке то одного, то другого фидаина. И каждый раз это случается все выше и выше, на новых площадках этой бесконечной лестницы. Обшаривая каждую каменную щель, находят лишь отпечатки ее ступней, узких, как клинок, длиннопалых, — и все.

Только один раз сброшенному вниз повезло: он упал на спину двух спаривавшихся горных козлов и миновал их рога. При падении он убил одного из животных, другое испуганно умчалось прочь. Несчастного воина со сломанным хребтом вынесли наверх, где он, голосом, в котором неминуемая скорая смерть растворила страх, рассказал Старцу о ночной гостье.

Лица ее невозможно было увидеть, оно всегда скрыто под накидкой. Но, когда на нее бросаются с клинком, она отбрасывает в стороны эти черные полы и предстает во всей своей отвратительной Аллаху наготе, выпятив живот, огромный, как курдюк с вином, белый и покрытый сеткой мелких синеватых вен.

Так было и с этим фидаином. Тогда он воткнул в это грязное чрево саблю. Отличную саблю! Хозяину делают клинки лучшие оружейники Исфахана! Но этот клинок, закаленный и травленный во многих огнях да водах, хрустнул и сломался, как щепка. Каменный у нее живот! Она схватила воина за горло.

«И когда я… да, отпрянул!.. я знаю, Хозяин, ты казнишь меня за трусость, но я уже все равно умираю… признаюсь тебе: я испугался. Я отступил назад, но ее рука вытянулась, как змея, и обвила мое горло. Хозяин, я ощущал ее пальцы, сильные, как корни дерева, вросшего корнями в самую кручу! Она легко, как пушинку, отправила меня вниз. И вот я перед тобой, о, Всемогущий ас-Саббах!»

Старец молча слушал этот рассказ, а освободившиеся со сторожевого поста фидаины стояли вокруг, замерев. Когда говорящий умолк, Старец просто поставил на его слабое горло свою туфлю из багрового сафьяна и перепилил его, изломал, дождавшись, пока ошметки кожи, жил и хрящей трахеи не расползутся по камням бурым пятном. Неверный умер, слава Аллаху! Он струсил, он предал Аллаха. Да что там его — он предал Старца!