Александра Гардт - Эпоха лишних смыслов

– Через некоторое время мы приступим к снижению, – вклинился капитан, отчего меня почему-то снесло окончательно.

– Если ты, дорогой мой, предпочитаешь слушать Лену, к которой у меня есть причины ревновать, но я, черт возьми, успела вырасти и доверяю тебе, слушай. Она в подробностях расскажет, как и с кем я тебе изменяю. А потом быстренько прыгнет…

– Куда? – Лешка аж вспыхнул.

– Сам знаешь, – сказала я, скривившись.

Впервые в жизни мне не хотелось немедленно прекратить ссору, вырубить ее с корнем. Хотелось жечь мосты, визжать и царапаться.

– И даже не думай ее защищать. Не думай мне тут разводить про дружбу. Держишь девицу при себе для развлечения, потому что тебе приятно, что она влюблена, не отпускаешь. И мне еще тут что-то выговариваешь.

Лешка покачал головой, явно отступая, мрачнея на глазах. И вместо того, чтобы сказать: «Поругались и хватит», – я покатала слова на языке и все-таки произнесла:

– Знаешь же, почему я никогда не изменю своему парню. Знаешь же, почему никогда не уведу из семьи мужчину, даже будь он сто раз в меня влюблен. Знаешь, Дольче [6], и все равно издеваешься.

Лешка окаменел. Я врезала по больному, использовав старую кличку, причем врезала от души, с ноги. А ведь еще два дня назад – два веселых и упоительных дня, полных шампанского, секса, сьюта в Plaza Athйnйe – сама делала вид, что не знаю о существовании обидного прозвища, данного Лешке в его восемнадцать за излишне сладкую внешность.

Впрочем, изменить ему я действительно не могла почти что на физическом уровне.

Мы приземлились, я взяла сумку и пошла вперед, расталкивая людей. Миновала паспортный контроль, таможню (чемоданов, естественно, не было), увидела стоящую в зале прилета Ленку, высокую шикарную блондинку двадцати пяти лет, глупую и славную до крайности, и чуть не выплюнула сердце от отвращения и омерзения; тоже хороша, все знала про девицу, а раньше не отказывалась, когда она нас куда-нибудь подбрасывала на своем вишневом «Порше».

– Привет, – махнула рукой я.

На ее лице изобразилась дикая тревога, но она все-таки улыбнулась и кивнула, правда, с большим трудом.

– Лешка сейчас будет, не парься.

Я хлопнула ее по плечу и устремилась к радостным, несмотря на ночное время, таксистам.

– Девушка… – начали было они хором, но я резко мотнула головой и бросила:

– Едем, в центр.

– Тарифы…

– Наплевать. Едем.

Домчались, надо сказать, быстро. В Москве было холодно, но я все равно залезла под ледяной душ. В конце концов, уже через три часа меня ждали работа и женатый Макс.

Я высушила волосы, сделала кофе, посмотрела на скорбный лик в зеркале, выругалась и достала косметичку. Через сорок минут неспешной работы созерцать себя было уже не так больно. С внутренней стороной дела все обстояло несколько хуже. Я до сих пор не могла понять, откуда взялась, а главное – так прочно укоренилась в моем сознании чертова эмоциональность, с которой я небезуспешно боролась уже около пяти лет. Импульсивность, экспрессия, необдуманные слова, излишняя желчь – все то, от чего я бежала, почему я сбежала. Все то, что приводит к разрыву хороших отношений. Я швырнула косметичку в стену – тональник разбился, разлетаясь на осколки, и оставил на кипенно-белой стене уродливый след. Лешка, конечно, так и не появился, я впервые в жизни испытала нечто вроде ревности и в страхе убежала на работу.

Взлетая по ступенькам на третий этаж, я думала о том, что для начала нужно помириться с Гамовым, а потом уже можно возвращаться на исходные, в спокойное простое равновесие.

– Оливи-и-и-ин, – радостно протянул Туров, преграждая мне путь.

– Гера, отвянь, я не в настроении, – сказала я, не поднимая глаз. Душу отчего-то когтило. И душа имелась в наличии, вот уж неожиданность. Если бы я верила в предчувствия, то, конечно, решила бы, что это одно из них. Реальность вдруг преподнесла сюрприз в виде солнечного луча, показавшегося из-за туч. Это мне не понравилось так, что даже зубы свело. Я попыталась оттолкнуть Турова, но не смогла, он крепко ухватил меня за локоть. Китайские коробки начали схлопываться и исчезать, одна за другой, нанизанные на золотистый свет.

– Что ты говоришь модели относительно места работы?

Я попыталась взять себя в руки, вернулась в действительность, к Турову, даже восприняла его вопрос:

– Ты безнадежен. То, что написано в учебнике.

– Эту филькину грамоту, основанную на «Трех дня Кондора»?

– Гера, ты смотрел «Три дня Кондора»?

– Оливин, ты слышала такое название? – Туров вдруг как-то счастливо и по-дурацки улыбнулся, отчего в моем сердце лопнула струна, но я сделала вид, что все в порядке.

– Все тут учились в приличных вузах.

– Кроме Гамова. – Туров рассмеялся, чем совсем меня поразил. – Но к делу. Модель покупается на теории заговора и то, что мы ищем в книгах опасные идеи, послания марсиан и шифровки американцев американскому Штирлицу?

– Слушал, развесив уши.

– Слушал? – Чувствительная сволочь, Туров мгновенно напрягся.

И отчего-то слишком сильно. Луч за окном нанизал на себя еще пару смыслов.

– Герман, дай-ка мне пройти.

– Оливин, ты бросила Лешу?

Я дернула плечом, и алебастровый Туров впервые на моей памяти стал слегка синим. Я сделала два шага по направлению к нашему кабинету. Он схватил меня за плечи.

– Рита беременна.

Я все-таки успела пройти достаточно далеко, чтобы по касательной, диагонали диагоналей, увидеть растерянного, но счастливого Гамова, сидящего за столом и смотрящего в окно, на чертов луч солнца.

Коробки схлопнулись со страшным стуком. Мир рухнул, коллапсируя и задыхаясь на коленях, дурацкий новый мир. Я дошла до самой первой ступени золотого ада, притворявшегося раем небесным, и вот ирония, она оказалась и последней, самая большая коробка совпала по размеру с самой маленькой, вмещая холодную звездную пустоту.

Ба-бах! Отец приводит меня в гостиную, где уже сидит мать, и говорит, коротко и сухо, чтобы и меня настроить на деловой лад, что, раз уж я через пару месяцев уезжаю в Оксфорд, то можно и объяснить, пора; у него другая семья, и он уходит от нас с мамой, но мы все, конечно, останемся друзьями, и дом останется нам, и прежний денежный доход тоже останется на счетах, просто так получилось.

Только вот я шлю на хер все свое будущее, собираю сумку и улетаю в Москву в тот же вечер. Можешь провалиться, лживый ублюдок.

Ба-бах! Максим, светлый, с золотистыми от лучей глазами, счастливый. Будет отцом.

Я даже не протестую, когда Туров отволакивает меня в свой кабинет и спускает вниз по пожарной лестнице, а сам лезет следом; когда он тащит меня по заснеженным улицам – идиотка-я пришла в куртке из меха рыси, в которой похожа на кошку – а слезы бегут по щекам и замерзают прямо на них же, умирают, убивают, и нет пяти лет, есть только одна большая коробка, внутри которой я – сижу и ничего не могу поделать.