Илья Тё - Броневой

Ноги неожиданно стали ватными. Малярийкин не раз был в переделках и на нервозность не жаловался. Однако тут было нечто совсем иное. Не страх только за себя, за свою никчемную жизнь, но что-то большее… Не чувствуя ничего кроме нахлынувшей слабости, Малярийкин прошаркал к танку, облокотился на него и медленно, словно заторможенный, заглянул за край башни… Мороз пробежал по коже. Глаза отказывались видеть.

За танком в луже собственной крови валялась Ника. Именно валялась – как огромная скомканная тряпка. В странной позе. Полубоком, но с разбросанными в стороны руками и ногами.

Лицо девушки было исполосовано ножом, открытые глаза смотрели в потолок, рот открыт, словно в последнем беззвучном крике. Шея перерезана. Комбинезон, в котором Ника возилась с техникой, изодран в клочья. Голые груди, когда-то красивые и манящие, но теперь бесстыдно отвратительные на теле трупа, лежащего в луже крови, смотрели на Малярийкина торчащими посиневшими сосками.

По-прежнему шаркая по полу, Маляр протащил себя к телу.

Рухнул на колени, сильно ударившись о бетон. Но боли не чувствовал совершенно.

– Ника, ты че это…

Не зная, что делать, Малярийкин осторожно подтащил тело к себе и водрузил спиной себе на колени, аккуратно поддерживая почти отрезанную голову. И, обхватив ладонями мокрое ледяное лицо, что-то невнятно произнес. При этом звуки, издаваемые Малярийкиным, очень мало походили на речь. Это было нечто вроде хриплого кашля.

Прислушавшись к себе, Малярийкин замер.

Заставив себя усмирить эмоции, автомех осторожно провел пальцами по голове трупа. Бледная кожа любимой девушки неприятна на ощупь. Живая Ника была совсем другой. По руке побежала сукровица. На темени кончики пальцев коснулись чего-то мягкого. Череп Ники был проломлен. После того, как перерезали горло, над трупом глумились. Возможно, пинали сапогами. Или били железом. Или швыряли по полу. Оторвав взгляд от мертвого лица подруги, автомастер осмотрелся. Теперь, когда глаза немного привыкли к полутьме, а сердце успокоилось и никуда не бежало, Малярийкин увидел все.

Мастерская разрушена. То, что можно было сломать, сломано. Имущество, которое можно было унести, унесено. Ни одной целой лампочки не осталось. Исковерканные кувалдами движки конструктов и аппаратов, находившихся в мастерской на текущем ремонте, заглохли. На земле валялись растоптанные фигурки-самоделки Ники, которые она иногда лепила из глины и обжигала в печи. Для собственного удовольствия, в виде хобби. Три месяца назад, тяжелой зимой, Ника, чтобы подбодрить хмурых из-за отсутствия заказов друзей (вернее, одного друга и одного сожителя-любовника – Маляра и Калмыша), Ника вылепила из глины три фигурки: одну высокую мужскую, одну маленькую женскую. И еще одну, непонятную. Однозначно мужскую, но маленькую и немного горбатую – фигурку Маляра. Уничтожение этих маленьких фигурок казалось еще более кощунственным, чем разгром всей остальной мастерской.

«Зачем и кто?» – стукнул в голове единственный разумный вопрос.

Отодвинув от себя мертвое тело Ники, Маляр поднялся. Зачем-то отряхнул кровь с измазанных штанов руками, запачканными в той же крови. Со злостью выругался, одновременно сдерживая легкие рвотные порывы, периодически появлявшиеся в горле вместе с отвратительным кислым привкусом. Прошел к тайнику на входе, достал обрез и зашагал в глубину ангара. Остановился.

За перегородкой, в центре второй секции, между двумя загнанными в мастерскую танками висел старина Калмыш.

Подвешенный за шею и едва касающийся окровавленными коленями земли, в полутьме Калмыш походил на чучело. Маляр присмотрелся. Чучело это могло пугать не только ворон на огороде, но и всякого, способного видеть. Калмыш был ужасно избит. На лице его не было глаз. Сначала Маляр подумал, что они заплыли жуткими отеками, но приглядевшись, понял, что их выкололи или вырезали уверенной рукой, – глазницы были пусты. Коленные и локтевые суставы напарника сломаны. Вероятно, битой. Под висящим телом скопилась лужица крови. Немного меньшая, чем под изрезанной ножом Никой, но оттого не менее пугающая. Рвотные позывы стали сильнее. Но не настолько, чтобы пересилить злость. Маляр решительно шагнул вперед. Тело надлежало снять!

– Ма… ляр… – послышались едва различимые в полной тишине звуки.

Малярийкин замер. Дернул щекой. Послышалось?

– Ма… ляр…

Это шептал Калмышев!

Схватив напарника под мышку, Маляр осторожно положил обрез на пол, дрожащими пальцами нащупал поясной нож, резкими, но неумелыми пилящими движениями срезал веревку. Опустил тело. Коснулся едва теплого лица друга рукой. Голос Калмыша немного усилился.

– …Ма… ляр, ты?

– Да, Котя, да… – осипшим, совершенно севшим голосом выцедил Малярийкин.

– Ма… ляр… на нас… напали… – объяснил очевидное полутруп.

Малярийкин кивнул. Его товарищ без глаз кивка не видел, но это вряд ли требовалось. Кожа Калмыша на шее была синюшная, с кровавыми потеками. Грубая веревка и неплотно затянутая петля под неполным весом (окровавленные колени касались земли), позволили Калмышу жить. Руки за спиной несчастного стягивала вторая веревка. Пленник был не в силах ни освободиться на перебитых ногах, ни удавиться под собственным весом. Впрочем, насколько понимал Малярийкин, жить в таких условиях Калмыш также не смог бы больше нескольких часов. Затем наступала потеря сознания. А в качестве финала задумки гения-фашиста, устроившего все это садистское представление, – удушье в петле. Значит, налет на мастерскую совершили недавно. Из этого следовал еще один вывод.

– Что случилось, братюнь? – ласково спросил Малярийкин, ослабляя на шее товарища срезанную петлю и осторожно поддерживая напарника под затылок.

– Чехи…

Глаза Маляра расширились.

– Чехи?! – удивленно переспросил он.

– Рано утром… сегодня… Юнга… разбился насмерть… на нашем байке, – уже отчетливо прохрипел напарник.

– Юнга?.. Сдох?.. Так из-за него, что ли?! А мы-то при чем?! – неожиданно для самого себя взорвался Малярийкин. – Чехи гоняют по разбитым дорогам с охрененной скоростью! Вот и бьются. Мы-то при чем, твою ж маму?!

Перед глазами мелькнуло мертвое лицо Ники. Маляр уже чувствовал ответ. Калмышев захрипел, одновременно дергая кадыком. В первые мгновения Маляр испугался, но затем понял, что старый приятель не задыхается. А смеется. Смеется разбитым ртом с торчащими осколками зубов. Губы автомастера исказила гримаса гнева. Руками так разбить чужой рот нельзя. Похоже, Калмышев встречал обух топора или молоток.

– Он разбился… из-за… нас, – выцедил напарник.

– В смысле, из-за нас? – быстро переспросил Малярийкин.

– Я подшаманил ему… с акватином…