Олег Верещагин - Очищение

В некоторых местах поселка горели — видимо, уже не первый день — дома. Слышались выстрелы, обрывки песен, крики как истерично-веселые, так и полные ужаса и боли, — и вживую, и через усилители. Всюду валялись, свисали из окон, висели на деревьях и оградах трупы — и совсем свежие, и уже почти разложившиеся, и просто их куски, в которых не всегда можно было даже просто опознать часть человека. Видно было, что среди них есть убитые, самоубийцы и умершие непонятно из-за чего. Шлялись в одиночку и группами пьяные или одурманенные наркотиками существа, младшим из которых было едва-едва по три-четыре года. Многие были голыми, и это, судя по всему, ими даже просто не ощущалось. Казалось, им всем ни до чего нет дела. Тут же, среди трупов и невменяемых, на лужайках перед домами, на верандах — трудно было куда-то глянуть и не наткнуться на подобную сцену, — обезумевшие люди занимались сексом; казалось, кто-то решил овеществить в реале самые омерзительные и страшные порносайты, как бы в память о сгинувшем Интернете. Иногда здесь же гулял какой-то безумный самодеятельный карнавал, слышались смех, тосты, а участники веселья легко и просто присоединялись к оргиям.

Отряд остановился в центре «гондон-минимума», как обозвал кондоминиум один из байкеров, — у неработающего фонтана в парке. В чаше фонтана навалом лежали трупы. Тут ж сидел и плакал ребенок лет двух-трех — у него на шее заливался сигналами электронный «беби-ситтер», пытаясь достучаться до неизвестно где находящейся матери малыша.

— Остановить это все невозможно. — Жарко кивнул одному из своих людей, тот отправился за малышом. — Даже неясно, с чего начинать… Смотри, тут же все просто-напросто не в себе! Нужна зачистка. Отдай приказ.

— Но тут дети… — Романов осекся, увидев, как вырвавшийся из боковой улицы на круговую трассу серебристо-зеркальный джип легко переехал двух голых девочек десяти-двенадцати лет, упоенно ласкавших друг друга прямо посреди дороги рядом с большим кегом пива. Хлынувшая кровь, смешанная с желтой отравой из бочки, хлестнула по джипу, он вильнул и завалился боком в дренажную канаву; из машины никто не вышел, она так и осталась стоять, словно серебряный гроб из детской страшилки. Одна из девочек, еще живая, истошно-пронзительно кричала на одной ноте, но этот крик не привлекал, да и не мог привлечь ничьего внимания в атмосфере, царившей на улицах.

— Копии своих родителей, можешь мне поверить. Я хорошо знаю этот малолетний сброд, — жестко сказал Жарко.

— Есть и совсем маленькие, — Романов кивнул на малыша, который мгновенно затих (или даже потерял сознание) на руках у взрослого. — И я думаю, что и нормальные тут все-таки есть тоже. Мы не можем бросаться людьми. Надо забрать малышей и тех, кто захочет уйти. Выходим наружу, окружаем периметр и начинаем.

— Порченое семя… — Жарко покривился. Но возражать не стал…

Они вывезли оттуда двадцать пять детей, в основном малышей, и троих взрослых. И одну-единственную семью из пяти человек: старушки, матери с отцом и двух мальчиков одиннадцати и шести лет, — которые сидели, забаррикадировавшись, в своем доме. В стычках, которые начали вспыхивать сами собой, потеряли двоих бойцов. Скольких убили — не считали и потом еще много часов стаскивали и сталкивали машинами трупы в красивый овраг за дальней окраиной поселка. Сами дома, конечно, могли пригодиться — если не сгорят все, занимаясь друг от друга. Тушить пожары не было никакой возможности.

На воротах, которые встретили их открытыми и которые Жарко старательно закрыл, прямо на стыке добротных створок, поверх предупреждающей таблички о частном владении Романов наклеил недавно появившийся плакат-печать: черно-желто-белый лист со стилизованной надписью красным:

Распоряжение о создании Комитета государственной безопасности Романов подписал ближе к полудню 19 августа.

В этот момент он был более чем когда бы то ни было с начала эпопеи со спасением мира отвратителен самому себе. И к КГБ это не имело ни малейшего отношения. Спецслужба оказалась просто-напросто необходимой, хотя пока что не имела главы, только что-то вроде коллегиального совета. Кого можно назначить руководить этой организаций, Романов пока что не знал и не представлял. Впору было ставить Женьку. «Спасеныш» имел, пожалуй, самую обширную агентурную сеть в округе — достаточно вспомнить не такую уж давнюю встречу с юными «делегатами», после которой границы контролируемой Большим Кругом территории резко расширились. Разноплановая информация, которую поставляли мальчишки, оказалась просто бесценной.

Но о назначении Белосельского Романов подумал, просто чтобы немного развеселиться. Утром первым посетителем, которого он принял после планового совещания, стал врач по фамилии Лабунько. Заведующий загородной лечебницей, где находилось двести детей с синдромом Дауна. Лечебница осталась цела чудом, просто потому, что никому не была интересна, хотя почти всю еду и кучу препаратов разграбили бандиты. Да и персонал на три четверти разбежался.

Лабунько все это изложил Романову быстро, сбивчиво, но в целом ясно. И удивленно моргнул в ответ на вопрос собеседника:

— Чего вы от меня хотите?

— Помощи. Конечно же, помощи! — Кажется, врач был рассержен непонятливостью Романова. — Хотя бы какой-нибудь. Лекарства, продукты… сколько можно. Я понимаю…

— Нет, вы совершенно очевидно непонимаете… — Романов постучал карандашом по столу, опустил глаза. Потом заставил себя их поднять и смотреть в лицо собеседнику: — Вы не получите ничего.

У Лабунько сделалось на самом деле непонимающее лицо. Он словно бы пытался разобраться, не ослышался ли. Романов повторил терпеливо, не дожидаясь вопроса:

— Вы не получите ничего.

— Там дети! Больные дети! — Лабунько потряс перед грудью руками.

— А здесь у меня почти десять тысяч здоровых сирот, — пояснил Романов. — И их с каждым днем все больше. И ничего с этим не поделаешь, хотя мы обязали семьи брать детей к себе. И я ни кусочка плесневелого сухаря у них не отниму для прокорма ваших больных. И еще тут несколько сотен детей, которые умирают от лучевой болезни. На наших глазах, на руках родителей зачастую. Еще недавно они тоже были здоровы. А теперь мы вынуждены делать им уколы морбитала, потому что даже на них мы не можем тратить ресурсы. А есть еще дети с сердечно-сосудистыми заболеваниями, с сахарным диабетом и прочим милым букетом подарков от гуманной цивилизации — и они умирают тоже, а кто не умер — умрет позже, потому что тупо кончатся лекарства, большинство из которых мы даже в перспективе не можем производить. И поэтому даже морбитала вы от меня не получите. Ваши пациенты, простите, — генетические отбросы. А у нас есть еще и дети, которые могут выздороветь. Несмотря ни на что. И мы думаем о них. И о зиме, которая уже на носу.