Олег Верещагин - Очищение

— Да. И я о том же. — Голос Провоторова был тихим, грустным. На самом деле грустным.

— Не забудет. Не поймет. И будет мстить.

— Да, — еле слышно, но твердо согласился Провоторов.

— Эту парочку и девчонку — вечером повесить на воротах, — распорядился Романов. — Голыми. Объявить приговор, оставить плакат. Люди, которых освободили, пусть ждут, не расходятся — накормите, помогите, кому нужно, я там врача послал… но пусть ждут. А мальчика… — Романов покусал сгибы пальцев, поймал себя на этом, сердито отдернул руку от лица. Провоторов ждал. Молча, неподвижно. — Вечером первого. Как-нибудь быстро, чтобы ничего не понял. И… и не больно, — Романов провел рукой по глазам.

— Есть.

Казак отсалютовал, но не ушел. Помолчал, спросил задумчиво:

— Как считаешь, мы в ад за все это попадем?

Романов подумал, явно серьезно прикидывая шансы. Покачал головой:

— Знаешь… я вообще не верю в ад и рай. Так что не попадем, я думаю. Даже если еще при жизни начнем проситься туда. А мы начнем, лишь бы подальше с земли… Тебе чего?

Эти слова были обращены к стоящему, оказывается, на лестнице рядом Шалаеву. Мальчишка покусывал губу, глядя на взрослых. В ответ на вопрос молча пожал плечами.

— Ну раз ничего — то бегом наружу и зови сюда Сажина, — приказал Романов. — Быстрей…

Бывший капитан-морпех Сажин выслушал приказ Романова так, словно знал, зачем его позвали. Романов это видел и мысленно улыбался, отдавая последние распоряжения нарочито обстоятельно.

— Бери двадцать человек верхами, «зушку» и два крупняка с расчетами. Пойдешь брать завод… Запомни: на заводе полно рабов, в том числе дети. Не дай бандосам там прикрыться заложниками. Если все-таки не выгорит — никаких переговоров. Сам понимаешь. Но если хоть малейшая возможность — не дай. Освобожденных веди сюда. Только объясни, что к чему, а то паника… разбегаться начнут… На месте делайте снимки. Всего.

— Понимаю, — кивнул Сажин. — Все сделаем.

Он отошел к выходу. Романов огляделся, собираясь окликнуть Женьку… но тут к нему подошел Шалаев. Мгновение помялся, громко сглотнул и сказал — тихо, но непреклонно (Романов сразу понял, о ком идет речь):

— Мальчишку я убивать не дам.

Романов внимательно посмотрел на стоящего перед ним порученца. Шалаев тоже смотрел в ответ — спокойно, чуть набыченно.

— Не дашь? — уточнил Романов нейтральным тоном.

— Не дам, Николай Федорович.

— И как же ты это сделаешь?

Шалаев пожал плечами — очень по-детски, растерянно. Но ответил решительно:

— Как получится. Буду его защищать. Если полезут забирать силой — буду драться. Надо будет — буду стрелять.

— В своих? — прищурился Романов.

Шалаев опять пожал плечами, вздохнул:

— Я понимаю… я буду предателем. Но я им все равно так и так буду. А тут меня, по крайней мере, убьют, и не надо будет жить и мучиться, когда вспоминать стану.

— Поясни.

— Он на моего брата похож… на младшего, — сказала Шалаев. — Я за едой в тот день лазил, вернулся, а мамы и Ваньк а нет. Дверь просто открыта, а их нет. Я покричал, потом сунулся в ванную, а они там лежат. И головы у обоих проломлены. Топором. Головы… и руки… порублены сильно, когда они закрывались. Сильно-сильно. Их очень… очень плохо убили. Долго. Я так и не нашел, кто это сделал.

— Он почти наверняка убит, — сказал Романов.

Мальчишка вздохнул:

— Знаю… Но его же не я убил. Понимаете, не я. Я и не защитил, и даже не отомстил. А теперь я буду защищать.

— Игнат, — сказал Романов, — ты пойми, ему десять лет. Он не малыш-несмышленыш. Это в прошлом — несмышленыш в таком возрасте. В том прошлом, когда тебе, например, в твои годы уставами ООН было официально запрещено воевать.

— Женьку спросите, он расскажет… то есть напишет, — поправился Шалаев. — Этот пацан и еду в барак на заводе носил. И перед папашей своим заступался, когда у того настроение было хорошее, — он делал, как сын просил. Скольких он вот так спас? Не несмышленыш, то-то и оно. А мы теперь за его доброту его убьем?

— Игнат, если он на самом деле хороший мальчишка, он нас не простит. Будет мстить. Не сейчас, так потом. Да, можно ему мозги промыть по старым методикам…

— Не надо, — тут же угрюмо сказал Шалаев. — Это подлость. Хуже смерти подлость.

— Тогда остается только одно. Я тебе слово даю: он ничего не почувствует. Просто уснет. Он даже знать не будет, что его убили. Поест, спать захочет и…

— Подотритесь своим словом, — четко сказал Шалаев, глядя прямо в глаза Романову. — Я сказал, что я буду делать.

— Ну а потом? — Романов даже не отреагировал на оскорбление. — Потом-то что все-таки?

— Я ему все объясню. — Игнат не отводил глаз. — Со временем. Постепенно. У меня получится. Я знаю. Он поймет, правда. Он один в один Ванька. Тот тоже был очень добрый. Как дурак, добрый, нельзя было быть таким. Мне иногда так… ну, думается… может, он дверь тогда тем гадам открыл, потому что кто-то есть попросил. Или что-то вроде. Простите за то, что я сейчас… вам сказал, — Романов кивнул, — но я по-другому просто не могу. Раньше, может, я бы, наоборот, такне смог за чужого мальчишку. Но вы нас сами научили, как надо поступать. Вот я и поступаю — как надо.

— Он твой, — коротко сказал Романов. — Делай с ним, что хочешь.

Шалаев уже открыл рот, явно собираясь возражать, и только теперь понял, что именноему сказали.

— Николай… Федорович… — пролепетал он. — Я… вы же…

— Беги за Провоторовым, скажи, что я отменил приказ и велел отдать мальчишку тебе, — сердито прервал его Романов. — И уведи его куда-нибудь вечером, как хочешь уведи… Да! — уже вслед Игнату крикнул он. — Женьку позови сюда срочно!

— Слушаюсь! — откликнулся счастливым голосом порученец…

Женька появился тут же — на ходу строча в блокноте, который он, не чинясь, сунул под нос Романову. Тот вгляделся.

«Я в поселок» — Женька явно еще и волновался, буквы спешили. «Тут парень один на меня работает. Сашка. Ждет. У нас с ним уговоренность».

— Вместе поедем. — Романов поднялся. — Переоденемся в здешнее барахло, людей возьмем, сразу там и почистим все. И еще: нет слова «уговоренность». Есть «договоренность». Или «уговор».

Женька сморщил нос, отобрал блокнот, быстро написал что-то и отдал книжечку обратно Романову:

«Все великии люди и писатели и поэты выдумывали новые слова».

Романов не нашел, что возразить.

— Пойдешь опять? — Голландец смотрел на Сашку не то чтобы недовольно — скорей с каким-то сочувственным интересом. Сашка молча кивнул, стоя на одной ноге и шнуруя кроссовки; в этот момент земля мягко толкнулась, он чуть не упал, но Голландец придержал его за плечо и покачал головой: — Зря. Попадешься. Да и вообще… он тебя или обманул, или сам пропал где-нибудь. Нет такого места, про которое он говорил. Нету, понимаешь?