Олег Кулагин - Русские сумерки. Клятва трикстера

Разве ты безумец, Глеб Гордеев? Почему ж до сих пор, как наяву, ты видишь человеческое море – бесконечные ряды, уходящие вправо, влево, вперед, до самого горизонта?

И словно опять делаешь тот главный, решающий шаг – по склону холма, им навстречу…

Еще шаг…

Странно.

Ведь идти под гору должно быть легче. А мне все труднее – словно с каждым метром земля кренится в обратную сторону. И горизонт уходит куда-то вверх…

Нет, теперь это не спуск в низину!

Я упорно карабкаюсь по склону. Ряды воинов и гражданских угадываются где-то там, высоко вверху.

А солнце припекает сильнее – будто раскаленная печка у меня над макушкой. В висках гулко стучит. И силы почти на исходе.

Я несколько раз останавливаюсь, чтоб отдохнуть. Жадно глотаю горячий воздух. Но подъем становится все круче. Передо мной уже не холм, а настоящий горный склон.

«Что за хрень? Как такое возможно?»

Я едва двигаюсь, в груди становится больно. Утирая пот, я с отчаянием запрокидываю голову.

Осталось ведь немного! Ряды наверху теперь не сливаются в человеческую массу. Я могу различить их лица.

От всех времен, от разных народов. Мужчины и женщины. Воины в доспехах и крестьяне, вооруженные топорами. Мирные пахари и профессиональные солдаты. А больше всего бойцов и командиров – в пилотках и фуражках с красными звездами.

Многие глядят на меня с сочувствием. Но я знаю, никто не станет мне помогать.

Этот путь я должен одолеть сам.

Последний десяток метров. Последние силы… Главное – не смотреть вниз!

Если сейчас сорвусь – больше не смогу подняться, даже если не разобьюсь.

Давай, Глеб!

Где-то там, среди этой бессмертной армии – мой отец. Я это чувствую. И я просто не могу сейчас оказаться слабаком!

Цепляться за склон и ползти – хотя бы по сантиметру! Только вперед и ввысь – навстречу нестерпимо яркому, озаряющему их фигуры солнцу. Или удивительный свет исходит прямо от людей?

Там, наверху – лучшие. Я это помню.

«За сотни веков у этой земли было много защитников» – так говорила баба Валя. Те, кто смог переступить через боль и страх, отринуть мелкое и суетное…

«Трикстер по кличке Тень, разве тебе стоять рядом с ними?»

Моя собственная память сейчас тянет меня вниз.

Столько лет я просто ходил в Зону за товаром. Мне везло. Я хорошо научился находить артефакты и выгодно их продавать. А смог ли стать настоящим человеком – удалось мне то главное, о чем когда-то говорил отец?

«Недостоин!» – гулко стучит в висках.

Себя не обманешь.

Там, у дороги, когда пулемет с «вертушки» сшибал ветки над твоей головой, разве думал ты о деле, о чьем-то спасении? Нет, наслаждался собственной крутостью. Ловил кайф от адреналина. И Катя едва не погибла – только из-за тебя!

Ради чего ты вообще ввязался в эту борьбу? Просто чтоб испытать фарт? Разве любишь ты кого по-настоящему – даже Настю?

«Эгоист!»

«Придурок!»

«Слабак!»

Нет оправдания. И почти нет надежды, что я сумею подняться по отвесному склону.

Но все-таки я продолжаю карабкаться вверх – цепляясь за одинокие кустики, за толстые пучки сухой травы. Еще немного, еще чуток…

Стебли лопаются, не выдерживая моего веса. «Сейчас сорвусь!» – мелькает в голове.

В этот миг кто-то хватает меня за руку – крепко, надежно…

Я почти с испугом запрокидываю голову. И встречаюсь взглядом с лейтенантом.

Успеваю в мельчайших подробностях рассмотреть его фуражку с зеленым околышем, серп и молот на красной звезде, командирские «кубари» на воротнике гимнастерки…

А в следующую секунду, опираясь на его руку, одним отчаянным рывком я оказываюсь наверху.

Почти не верю своим глазам.

Я стою рядом с лейтенантом! Рядом с остальными. И эти люди одобрительно щурятся, будто считают меня равным.

Меня, обычного охотника за «товаром».

Пограничник слегка улыбается, будто читает мои мысли. А я, словно открытую книгу, могу читать его память. Я знаю, что ровно неделю, с короткими перерывами, длился его бой в том пылающем, будто ад, июне. Я отчетливо вижу: раненый, едва живой от усталости и кровопотери, командир 91-й заставы прикрывает отход товарищей. А когда в его пулемете кончается лента, в комнату залетает граната…

Я вздрагиваю и беру на себя его боль – короткой молнией-вспышкой.

Хотя сам он давно через нее перешагнул. И вместе с его обжигающей памятью в меня входит его сила.

«Ну, здравствуй, Глеб!» – только сейчас лейтенант отпускает мою руку.

– Здравствуй… Андрей, – его зовут так же, как Демина. Я еще многих могу тут угадать по именам. Но вглядываясь в их лица, пытаюсь отыскать единственного человека…

Моего отца.

Я ведь знаю, он – здесь! Обязательно должен был сюда попасть – еще четырнадцать лет назад, в день, когда его убили на моих глазах.

– Папа! – отчаянно выкрикиваю я в это огромное человеческое море. Мне так много надо ему сказать. И попросить прощения – за то, что не сумел его спасти, не смог перехитрить ненавистных упырей. – Папа!

Но налетающий ветер гасит мой голос. Ослепительная вспышка растворяет в себе целый мир.

Полет…

Теплое сияние…

Все выше, выше…

И кто-то невидимый отчетливо произносит в этой сверкающей высоте: «Теперь память твоей земли с тобой, Глеб. Живи и побеждай!»

…Сухое дерево поскрипывает на ветру. Как мохнатые лапы, скребущие небо, раскачиваются кроны сосен. А над ними, среди голубого бархата, проплывает одинокий силуэт ястреба.

Краски и звуки можно чувствовать, как мелодию.

Можно часами смотреть вверх, погружаясь в светлую безмятежность…

Если бы не чьи-то пальцы на моем плече, не испуганный голос у меня над ухом:

– Что с тобой, Глеб?

Зачем повторять это в который раз, зачем тормошить меня, будто пьяного?

Разве нельзя просто спокойно сидеть у меня за спиной?

– …Тебе плохо? – всхлипнула Катя.

– Нормально, – глухо отозвался я. И успокаивающе, мягко сжал руку девушки.

Минуты тянулись. Мы молча сидели на прислоненном к дереву мотоцикле.

Говорить не хотелось.

Хотелось, разбежавшись, прыгнуть в реку, нырнуть с головой в ледяную воду. И плыть, плыть в темной глубине. Пока хватит воздуха, пока вода не очистит душу, не смоет все, что камнем тянет на дно…

Но реки рядом не было.

Только лесная тропа.

И кто-то сейчас приближался по ней – я мог уловить шорох травы под ногами. Катя тоже замерла, напряженно вслушиваясь…

Шаги – ровные, спокойные. Так идут по давно хоженому пути, не боясь потревожить затаившегося врага.