Владислав Выставной - Кремль 2222. Ярославское шоссе

И остановился, тяжело дыша и озираясь. Недоумение быстро сменилось тревогой: спутников нигде не было видно, и кричать нельзя – можно подставить и себя и друга. Не сразу пришло осознание крайне неприятного факта: он заблудился. Заблудился в жутком, не созданном для человека месте под названием Чащоба, где все вокруг смотрит на тебя исключительно как на еду.

И даже тропинка под ногами исчезла – как будто внезапно заросла упругим ползучим мхом. Черт возьми – мох под ногами действительно двигался, вздымаясь волнами, как сине-зеленое море в миниатюре.

Книжник сглотнул. Вот влип.

Он дернулся было назад, надеясь отыскать тропинку – но понял, что идти просто некуда – со всех сторон путь преграждали густо переплетенные ветви. Как же он смог продраться сюда? Парень бросился на ветви, прикрыв лицо выставленным вперед локтем – и его тут же отбросило назад упругими ветвями. Казалось, он в каком-то коконе из ветвей.

Стало страшно. Он повторял попытки вырваться – и раз за разом его отбрасывало назад. Он напоминал себе муху, бьющуюся в паутине, все это походило на безумие, и он действительно был близок к нервному срыву.

И вдруг замер: ему показалось, что он услышал тихий смешок.

– Кто здесь? – тяжело дыша, спросил Книжник.

В ответ – снова тот же мерзкий тихий смех, откуда-то со стороны и снизу. Голос показался неприятно знакомым. Страх неожиданно сменился злостью. Книжник упал на четвереньки, пытаясь разглядеть насмешника под ветвями. И неожиданно обнаружил, что здесь, у корней, ветви не такие густые и плотные. Бросился вперед, отметив про себя, насколько, оказывается, удобно двигаться на четвереньках – мягкий мох только способствовал этому. Вот так, наверное, и опускаются до звериного облика.

Напоминая самому себе раненую крысособаку, сжав зубы, он продирался вперед, пока не обнаружил источник неуместных насмешек.

У гнилого пня, рядом с поваленным деревом, сжался знакомый оборванец – смуглый коротышка в драном комбезе. Он не изменил своей привычке скалиться и хихикать, только теперь в этом смехе появилось что-то еще более неприятное, отталкивающее. Он зачем-то вцепился в этот самый пень, его мелко трясло.

– А, вот кто тут! – медленно поднимаясь, процедил Книжник. – Куда же ты сбежал? Хотел же посмотреть, как нас на куски разорвет, а?

Семинарист огляделся, заметил корявую, но тяжелую ветку, поднял. Этот насмешник не проявил дружелюбия, так что лучше иметь в руке более весомый аргумент, нежели просто слово. Смуглый продолжал хихикать, и Книжник понял, что смущало его в этом смехе.

Он был безумен.

– Да, да, – немного растерянно проговорил Книжник. – Я бы тоже с тобой посмеялся, если бы только знал, над чем.

Смуглый перестал смеяться. Уставился на Книжника выпученными глазами, прошептал:

– Это не можешь быть ты. Тебя должна была убить злынь-трава!

– Конечно, – отозвался Книжник. Он медленно приближался к смуглому, волоча за собой дубину, как заправский маньяк. – Ты же сам слышал, как трещали мои кости. А потом – хрусть – и меня порвало в клочья, только кровь брызнула. Жаль ты не видел. А вот и кишки… – он вытащил из-за пазухи ком набившейся туда липкой грязи вперемешку со мхом и обрывками веток, швырнул в насмешника. Совсем, как тот швырял грязью в обездвиженных пленников.

Смуглый взвизгнул, отпрянул. С чувством юмора у него, как оказалось, было туго. Наверное, потому, что безумие лишает человека этого важного качества. А может, именно чувство юмора и отличает нормального человека от психа. Не зря ведь чрезмерная серьезность зачастую граничит с жесткостью. Во всяком случае, иронию Книжника смуглый, похоже, принял за чистую монету.

Книжник не смог сдержать довольной улыбки. Получился какой-то кривой оскал, и это, видимо, окончательно перепугало оборванца. Он издал протяжный сиплый звук и вдруг шарахнулся назад, оттолкнувшись ногой от пня.

– Я понял – ты один из них! – странно забормотал смуглый, пятясь по мху, сползая в проплешину с мутной жижей.

– Один из кого? – нахмурился Книжник. Он продолжал скалиться, не без удовольствия наблюдая страх в глазах подлеца.

– Не прикидывайся, ты все понимаешь, – смуглый нервно моргал, лицо его дергалось. – Не приближайся ко мне, слышишь!

Речь его стала путаной, он забормотал что-то невнятное – и вдруг, вскочив на четвереньки, ловко бросился наутек. Книжник рванул за ним: странное дело, но страх остаться в одиночестве был сильнее отвращения к этому человеку. Как-никак, он тоже жертва обстоятельств, безвольный раб суровых лесных обителей.

– Эй, ты! – кричал Книжник. – Постой, я не сделаю тебе ничего плохого!

Смуглый продолжал улепетывать – нелепо, на четвереньках, то и дело падая на брюхо и извиваясь, как полоз, хлюпая в проплешинах с болотной жижей. Книжник почти догнал его, не понимая толком, зачем ему нужна такая приятная компания. Он уже тянул руку к этому дрожащему, скулящему, теряющему человеческий облик существу, собираясь ухватить за ворот, встряхнуть и привести в чувство.

Как вдруг смуглый взбрыкнул, заставив парня отпрянуть. Мотнул в воздухе ногами, словно делая стойку на голове – и со свистом ушел прямиком в землю. Лишь дрогнула слегка почва под ногами и раздалось в глубине низкое сытое урчание.

От неожиданности Книжник аж присел:

– К-как это?

Тут же, из того самого места, куда провалился беглец, брызнула тугая струя красноватой жидкости, да вылетел со звуком бутылочной пробки какой-то предмет размером с мяч. «Мяч» шлепнулся прямо к ногам обмершего Книжника, и из его горла вырвался неконтролируемый хрип.

Это была изуродованная голова смуглого. Ощутимо потянуло чем-то мерзким вперемешку со вполне различимой трупной вонью.

Уже не помня себя от ужаса, Книжник рванул в противоположном направлении. Бежал, не разбирая дороги, и не понимая толком, как удается пробиваться сквозь густые заросли. Похоже, те сами расступались перед ним по какой-то собственной необъяснимой прихоти. Он бежал, не понимая даже, что таким бездумным, неосмотрительным бегом рискует сам себя загнать в такую же ловушку.

Что там было – подземная полость, засада страшного монстра или просто его распахнутая, скрытая во мху пасть, – не важно. Все в этой Чащобе было невыносимо враждебно, и хотелось просто бежать, пробираться, ползти до изнеможения – лишь бы выбраться из этого угрюмого живого ада.

И когда впереди между уродливыми древесными стволами забрезжил просвет и показалась окраина поселка, он просто рассмеялся от радости. Забыв даже о том, что совсем недавно собирался бежать отсюда, куда глаза глядят. Сейчас он был даже рад унылой и тяжелой работе под властью молчаливых «древлян» – только потому, что они не были этими инфернальными существами из леса.