Владислав Выставной - Кремль 2222. Ярославское шоссе

– Зиг… – прохрипел Книжник, тупо глядя на неподвижное тело воина. Перевел взгляд на Хлыста.

Старейшина неподвижно стоял над поверженным Зигфридом, глядя на него непонимающим стеклянным взглядом. Из уголка дряблого рта текла струйка слюны. Рука безвольно выпустила окровавленный боевой топор.

Он снова стал дряхлым стариком.

От границы леса неторопливо приближалась группа людей. Не просто людей – воинов. Не чета перемолотой в бою толпе варваров – ладные, в тускло отблескивающей броне, с клинками в заплечных ножнах. Что-то знакомое было в этих воинах. Книжник перевел взгляд на неподвижное тело Зигфрида и понял.

Они весты.

Из последних сил сопротивляясь навязчивому ментальному давлению, Книжник развернулся – и бросился в противоположную сторону, в заросли. В Чащобу, которая пугала теперь куда меньше, чем эти страшные люди. Он не знал, что будет дальше, пропадет ли, выживет ли. Не думал даже о том, что бросает друга без помощи, не убедившись, жив ли он, нужна ли ему помощь. То, что управляло им, было сильнее психической атаки неизвестных, пытавшихся подчинить его своей воле.

Его гнал ужас.

Он мчался сквозь заросли, дыша тяжело и прерывисто. Колючие ветви расступались перед ним, словно брезгуя касаться человека. Он убегал все глубже в лес, забыв об опасности заблудиться и сгинуть в пасти какой-либо хищной твари. И лишь когда силы оставили его, он рухнул на колени в теплый упругий мох и застыл, постепенно восстанавливая дыхание.

Потом пришел стыд. Страшный, давящий, заставляющий выть от бессилия.

– Зиг… – простонал Книжник. – Вот же, черт, черт!..

Нет ничего страшнее предательства. Даже если это предательство – всего лишь у тебя в голове. Оно не находит выхода и разъедает душу.

Нельзя было бросать Зигфрида. Даже если грозил плен, даже под угрозой расправы. Что сейчас с ним? Не добили его эти воины, так похожие на вестов? Хотелось верить, что Зиг очнется, и они найдут способ договориться. Лишь бы он очнулся…

Туманная мысль заставила Книжника похолодеть. Люди, похожие на вестов, в такой близости от их с Зигфридом конечной точки? Это не может быть случайностью. Неужели они вступили в прямое столкновение с теми, кого искал Зигфрид?

С людьми убийцы, которому Зигфрид хотел отомстить. Как его звали? Кнуд? Кнуд Дикий, точно.

Эти размышления немного взбодрили. Потому что принесли некую определенность, за которую цепляется сознание. Враг стал более понятным, а, стало быть, не таким инфернально страшным. Значит, появилась надежда на спасение друга. Лишь бы он оставался живым! Возможно ли это после сокрушительного удара топором?

– Ты сильный, ты выдержишь… – прошептал Книжник, озираясь.

Он пытался сориентироваться. Отсюда, из глубины Чащобы, это казалось невозможным. Он привык ориентироваться в городских развалинах, сохранивших геометрию прежнего города, даже названия улиц и площадей. Здесь же было сплошное месиво из бугристых стволов и изломанных ветвей. Сплошное, непролазное, как гигантский моток колючей проволоки. И ветви перестали расступаться перед ним, словно ощутив его страх и стремясь еще больше усилить ощущение безысходности. Он продирался вперед, не зная, куда движется, и не уверенный в том, что не бродит по кругу.

Наконец, совершенно лишившись сил, семинарист упал лицом в мох.

Не стоило этого делать. Полежав немного, он попытался подняться, и вдруг понял, что голову мягко, но крепко обхватила живая масса – та самая, которую он легкомысленно принял за обыкновенный мох. И теперь, холодея, почувствовал, как его медленно, но неуклонно засасывает головой вперед, как в пасть огромного питона. Лицо ощутило влагу, кожу начало мелко пощипывать, стало тяжело дышать.

И Книжник понял: его уже начали переваривать.

Отчаянно затрепыхавшись, он пытался вырваться из этих мягких «объятий» – но плечи уже погрузились в глубину коварного «мха», сковав движения рук. Сопротивление лишь ускоряло погружение в этот жуткий «мешок», в голове отдавался бешеный стук сердца, дышать стало невозможно. Он кричал в глубину этого чудовища, но это было все равно что орать в подушку.

И в довершение этого ужаса что-то больно схватило его за ногу. Книжник забился в последнем отчаянным рывке, уже представляя, как его рвут на части плотоядные монстры, не поделившие добычу. То, что пыталось отгрызть его ногу, на секунду отпрянуло – и вновь вцепилось. Но на этот раз почему-то в толстый веревочный пояс, заменивший ремень. Спина ощутила впившиеся острые когти – но они не спешили разрывать плоть. Зато появилось явственное ощущение, что его тащат – вытягивают из «пасти» растительного чудовища.

Трудно сказать, какую смерть предпочтительнее выбрать в данной ситуации, кому дать себя сожрать – удушающему мху-оборотню или неведомому лесному хищнику. В какой-то момент Книжник вспомнил, что за голенищем мокасина у него приторочен нож. А это – шанс в последней схватке.

Зубастая тварь снаружи продолжала тянуть с такой же силой, и парень ощутил, как хрустнули позвонки. Еще немного – и его попросту разорвут на две половинки. Это вполне удовлетворило бы двух хищников.

Но совершенно не устраивало его самого. Последним усилием он чуть раздвинул скованные руки, отвоевав немного жизненного пространства, задергался, закрепляя успех. И вдруг ощутил, что пополз-таки назад, выволакиваемый наружу неизвестным зверем. Еще секунда – и «мох» ослабил хватку, выпустив добычу.

Книжник вывалился наружу, мокрый, взъерошенный, как выкидыш беременного чудища. Мгновенно сунул руку за голенище, выхватил нож – и едва сдержал удар в нависшую над ним морду второго монстра.

– Ох, ты ж… Грымза!

Это действительно была она. В который уже раз крысособака спасла ему жизнь, став, пожалуй, настоящим добрым ангелом, что бы там ни возражали на такую крамольную мысль отцы Церкви.

И впервые, забыв про врожденное, почти генетическое отвращение к мутанту, он бросился с объятиями к чудовищу. Твари ничего не стоило разорвать ему горло, но крысопсина позволила повиснуть на своей мощной шее. Вроде даже с удовольствием – лизнув его затылок длинным шершавым языком.

– Ну, Грымза, я твой должник…

Все еще не веря в свое чудесное спасение, он посмотрел на нож, который продолжал крепко сжимать в руке. Сунул обратно в ножны, спрятанные в голенище. После чего принялся вытирать с лица разъедающую слизь из внутренностей мха-людоеда, стряхивать липкую дрянь с одежды, с ладоней и, наконец, поднялся на ноги.

– И что теперь? – вслух произнес он. Поглядел в маленькие красные глазки Грымзы. – Сама-то ты откуда здесь взялась?

Наверное, приняв эти слова за команду, Грымза неторопливо засеменила вперед, остановилась, повернула назад свою страшноватую морду, ожидая человека.