Евгений Гаркушев - Авалон-2314

– Почему стал? Я всегда им был.

– Не замечала такой доминанты в твоей личности. Раздевайся и ложись.

Странно – прежде раздеваться не требовалось. Может быть, в Ростове были установлены более совершенные сканеры? А первый, московский, центр работает с устаревшим оборудованием? Не слишком логичное объяснение, но хоть какое-то.

Скинув одежду, я прилег на кушетку. Процедура привычная, даже ставшая обыденной. Погружение в пучину воспоминаний успокоит расшатанные нервы и поможет обрести гармонию с миром.

– Сейчас меня интересует Андрей Дорошев, – сообщила Фея Моргана. – Вспоминай.

Как мы познакомились с Андреем? В школе, но я плохо помню наше общение там. Ездили на олимпиаду по физике в Ростов, ходили по ночному городу – такому непривычному, большому и чужому. Потом учились вместе в университете, жили в одной комнате общежития. Приглашали девушек в кино, для них же воровали тюльпаны на клумбе в парке.

Вспомнив тюльпаны, я не смог сдержать улыбку. Казалось бы, гордиться нечем, но какие приятные воспоминания! Собирались «на дело» загодя. Я поставил будильник, Андрей отправился бродить по общежитию – не знаю, у кого он гостил и чем занимался. В половину четвертого утра я с трудом проснулся – Андрей уже готовил сумку.

Дверь на вахте оказалась запертой, мы спустились с балкона второго этажа. На улицах никого. Ночных заведений тогда не было, да и гулять по ночам в привычку у людей еще не вошло.

Не встретив ни одного человека, мы дошли до перекрестка проспекта Стачки и улицы Зорге. Светофор мигал желтым огнем. На месте парка, говорят, прежде было кладбище, но тогда мы об этом не знали, а если и слышали где-то, то не задумывались. Клумбу с цветами закрывали от света фонарей густые деревья. Небольшие красные тюльпаны, прохладные и свежие, были покрыты росой. Мы резали их аккуратно, ножами – для роста тюльпанов полезно срезать цветы, в Голландии их даже комбайнами косят. Никакого чувства вины не испытывали – напротив, настроение было приподнятым. Студентам ведь все можно, а тут и проступок несерьезный. Подумаешь, пара ведер тюльпанов, которые через несколько дней все равно завянут.

Андрей при резке цветов был сосредоточен, я глазел по сторонам. Но никто не шел мимо, и милицейских нарядов не было. Хотя милиции мы особенно не опасались. Набрав полную сумку цветов, шли по пустой улице обратно. Встретили только рабочий автобус, он вез людей на раннюю смену.

Дверь в общежитие оказалась распахнутой настежь. Мы вошли, поднялись в комнату, поставили цветы в воду. Но в наших планах была еще одна операция… Через плоскую крышу девятиэтажки перебрались в соседнее крыло общежития, чтобы снять коридорную дверь, которую мы приметили раньше. На сетке спать неудобно, проваливаешься, а на двери хоть и жестко, но хорошо.

В чердачный люк дверь не пролезала, Андрей привязал ее веревкой и тащил вверх, перегнувшись через парапет крыши. Я держал его. Внизу шли первые прохожие. А когда мы вернулись в комнату, тюльпаны, свернувшиеся на ночь, распустились. Редкой красоты зрелище: они стали гораздо больше и едва помещались в ведре…

– Хулиганы, – очаровательный смех Морганы словно вырвал меня из ночи, закончившейся больше трехсот лет назад. – Если бы о твоих проделках узнали в комиссии по этике, это добавило бы им работы.

– Ты хочешь сказать, что мне нужно подать в отставку? И что Дорошева теперь не воскресят? – спросил я, садясь на кушетке.

– Не думаю, что все так серьезно. Но всегда найдется какой-нибудь моралист, который и сам ложку варенья в детстве не украл, и других судит по своей ущербной мерке.

Последние слова Морганы меня несколько удивили, но я и опомниться не успел, как дверь в лабораторию отворилась и на пороге появилась потрясающе красивая брюнетка. Описывать прекрасную женщину – занятие неблагодарное, как ни старайся, выйдет бледнее оригинала. А мужчинам еще и свойственно увлекаться – иногда ничем не примечательная женщина кажется красоткой. Эта девушка сразила меня наповал. Она была так привлекательна, что хотелось бросить все, броситься за ней следом и добиваться ее благосклонности всеми возможными способами.

– Я хочу тебя, – просто сообщила девушка и оказалась рядом со мной, провела рукой по волосам, прижалась губами к уху.

Именно так. Воплощение мечты робких юношей. Даже делать ничего не надо, она хочет тебя только потому, что ты – такой, как ты есть, и потому, что ты вообще есть. Но я ведь не был робким юношей, хотя голова закружилась.

– Как тебя зовут? – прошептал я.

– Можешь называть меня Фея.

– Что за странное имя?

– Вовсе не странное.

С девушкой было так легко и просто, что я поверил: имя вовсе не странное, а самое обычное. Да что там обычное – лучшее из всех.

Она была восхитительна… Наверное, даже не чем-то конкретным, но каждым своим проявлением. Запахом жасмина – одним из моих любимых ароматов, гладкой шелковой кожей, тяжелозмейными волосами. Глядя на Фею, обнимая Фею, я невольно вспоминал стихи Блока, его «прекрасную даму». Было в ней, несмотря на всю красоту и даже некоторую «домашность», что-то роковое. Но к такой женщине бросаешься как в омут.

* * *

Спешить было некуда. Извилистая дорога то карабкалась в гору, то, напротив, сбегала в гулкие ущелья. Двигатель автомобиля ревел, тормоза скрипели. Хонгр редко брался за баранку руля, поручив вести машину автопилоту. Хотя на скользких кручах делать этого не следовало – живой человек лучше чувствует дорогу, а техника теперь имеет право на фатальную ошибку, ведь пассажиров можно воскресить. Но революционеры слишком устали и замерзли, чтобы думать об опасности. Им хотелось одного: согреться, поесть чего-нибудь горячего и выспаться. На многие километры вокруг не было ни жилья, ни магазинов, ни тем более гостиниц. Только горы, горы и горы.

– Дотянем до Аньси, и сразу станет легче, – пообещал Минтимер, когда машина, буксуя на скользком подъеме, едва не сорвалась в пропасть. – Я поеду своей дорогой, ты – своей.

– Вновь выйдешь на охоту? – спросил Хонгр.

– Зависит от указаний сверху. Может, мы напугали нашего подопечного так, что он теперь не будет совать нос в дела, которые его не касаются?

– А он совал?

– Наверное. Когда человек мирно живет на своем стойбище и пасет овец, кому он может мешать? Кто захочет его убить?

Хонгр усмотрел в словах Минтимера двойной намек. Да, он сам пас овец, но сказать, что он никуда не совал нос, никак нельзя. Более того, коготок у него уже увяз – не столько из-за дел с Минтимером, сколько из-за общения с Лилией и теми, кого она представляла или, точнее, с кем зналась.

– Сам ты не хочешь заняться сельским хозяйством? – поинтересовался Хонгр. – Можно капусту разводить, а еще лучше – клубнику или помидоры.