Игорь Черный - Никого над нами

— Прогресс невозможно остановить, — усмехнулся в трубке Леку. — Если не мы, до него доберется кто-то другой.

— Можно попросить об одолжении? — поинтересовался Оливера. — Считай, что у меня приступ служебного рвения. Пришли фото Хавьераса, который преследовал Гонсалеса.

— Ты и об этом знаешь? — удивился Леку. — Проныра оказался более разговорчивым, чем я думал? Да, Хавьерас оказался единственным, кто тогда… выплыл. Пришлю. И все-таки помни, ничего не было.

— Ничего не было, — повторил Оливера, кладя трубку.

— Шеф, — заглянул в кабинет Поштига.

— Заходи, — кивнул Оливера, открывая атлас — Найди-ка мне этот самый Баргузин.

— Вот, — ткнул Пабло пальцем. — Видите? Слева от озера Байкал исток Лены и населенный пункт Качуг. Справа станция Баргузин. Одного не понимаю, как он снял маяк? Этот пластик можно разрезать только лазером в специальной лаборатории. Или он как-то экранировал себя?

— Его просто больше нет, — покачал головой Оливера. — Ты служил в армии?

— Да, — кивнул Пабло. — Связистом.

— А я наводчиком в артиллерии, — задумался Рауль. — Знаешь, как пристреливают орудие? Сначала перелет, потом недолет. С третьего выстрела всегда в цель.

— Вы считаете, что колумбийцы его все-таки утопили? — удивился Поштига. — В таком случае я сочувствую господину Леку. Озеро Байкал самое глубокое на планете!

— Вопрос только в том, почему именно Байкал, — почесал подбородок Оливера.

— Извините, — Поштига замялся. — Я тут почитал кое-что о принципах ориентации киберов, о гироскопических сферах, системах координат и подумал…

— Ну? — не понял Оливера.

— Понимаете, — Пабло почесал затылок. — Возможно, это всего лишь совпадение, но у моего мальчика на столе стоит глобус. Я изобразил на нем мелом лицо. Условно. Так, чтобы наша тюрьма находилась как раз на той точке, где у Проныры был пластырь. Входное отверстие от пули.

— И что же? — нахмурился Оливера.

— Выходное отверстие оказалось в Сибири, — вежливо хихикнул Поштига. — Как раз в районе озера Байкал.

Заскрипел факс, и оттуда медленно полез листок. Оливера потянул его на себя и узнал в черно-белом изображении индейца со шрамом. Только одет он был в смокинг и стоял не возле автобуса, а возле дорогого авто.

— Что-то перепутал, — задумчиво сказал Оливера. — Не тот автобус взорвал.

— Вы и об этом знаете? — оживился Поштига. — Автобус действительно свалился в пропасть и взорвался. Тут, недалеко. К счастью, никто не пострадал. Только водитель скрылся. Индеец какой-то. Я вообще удивляюсь, как им дают права!

Пошатываясь, он брел по лесной тропинке, усыпанной желтыми шуршащими листьями. Перед глазами то темнело, то вспыхивали ослепительные круги. Полупустая котомка тянула вниз, как пудовая колода. Меч он бросил там, на поляне…

Ноги подгибались. Алые бусины срывались вниз с ладони, зажимающей бок, и звездочками расплескивались по листьям.

Он знал, что если упадет — уже не поднимется.

Знал и только потому не падал.

Идти. Идти из последних сил. Потому что ох как обидно умирать в десяти шагах от дома… Либо — в бою, либо — в своей берлоге, но не тут, не под порогом, чтобы слетевшиеся вороны не расклевали заживо твои стекленеющие глаза.

Он нашарил щеколду свободной рукой, бестолково подергал, уже мало что различая и соображая. Всхлипнув от обиды, тяжело навалился на дверь. По дубовым доскам наперегонки побежали два красных ручейка. У самого порога их нагнал третий.

За дверью тихо, вопросительно мяукнула кошка.

Щеколда лязгнула и поднялась. Он ввалился в сени вместе с открывшейся дверью, упал на пол, сильно ударившись виском. Правая рука разжалась и соскользнула с пропоротого бока. Из-под тела медленно и вязко поползла во все стороны темная кровяная лужа.

Кошка заметалась за закрытой внутренней дверью, с истошным мяуканьем скребя когтями в щели у порога.

Он вздрогнул и открыл глаза. До внутренней двери оставался один шаг.

Только не здесь… Только не так…

Скрипя зубами, он пополз, цепляясь скрюченными пальцами за утоптанный земляной пол и волоча ставшие бесполезными ноги. Дрожащая рука потянулась к запору, оставляя на досках широкую алую полосу.

Последним отчаянным усилием он откинул железный крюк. Из горницы, беспокойно посверкивая желтыми глазами, выскочила угольно-черная кошка. Мяукнув, она вспрыгнула умирающему на плечо, оттуда, ощутимо впиваясь когтями, перебралась на бок и там легла, прищурившись и замурлыкивая рану.

Сначала он дергался и поскуливал, как перешибленная кочергой крыса, потом боль отступила, растворившись в кошачьем ворковании, и он блаженно вздохнул, прикрыл глаза и затих, обмякнув всем телом.

Разбудила его мышиная возня в подполе. Солнце, которое он запомнил высоко в небе, уже садилось, подмазывая багрянцем налетевшие в сени листья.

Стряхнув пригревшуюся кошку, он сел, ощущая холод и разбитость во всем теле.

— Ты что же это, подруга? — спросил, обращаясь к кошке. — Брезгуешь мышей ловить — так хоть бы припугнула.

Кошка виновато мяукнула и вспрыгнула к нему на колени. Он снова отстранил ее, чтобы стащить через голову разорванную, пропитанную кровью рубашку. Кровь натекла и в штаны, запекшись в паху и на бедрах.

Он придирчиво осмотрел бок, но белесая нитка шрама ничем не отличалась от десятка предыдущих. Черная кошка умывалась, посматривая на хозяина из-под поднятой лапки. По сеням гулял ветер, забавляясь открытыми дверьми.

Притворив наружную дверь, он пропустил кошку в горницу и вошел сам, бросив на лавку испорченную рубашку. Выволок из угла широкую бадью, поставил рядом ведро с нагревшейся за день водой и начал поливать себя из кружки, фыркая и отплевываясь. Сначала вымылся до пояса, потом голышом встал в бадью и опрокинул над головой ведро с остатками воды.

«Завтра баню истоплю», — решил он и, нахмурившись, посмотрел на темно-красную воду.

Надо бы выплеснуть ее в укромном месте да зашептать покрепче, чтоб никакой лиходей не сумел навести порчу. Он ухмыльнулся своим мыслям. Лиходей… Ему ли бояться? Но осторожность в таком деле лишней не бывает.

Вытершись дырявым полотенцем, он переоделся в чистое. Сходил к колодцу, принес воды и застирал над бадьей окровавленную одежду, а пятна окурил орешниковым дымом и наглухо опечатал наговором. Развесил одежду на протянутой под потолком веревке, отступил на шаг и досадливо покачал головой. Стирать, несмотря на бессчетные годы одинокой жизни, он так и не научился. Штаны, пожалуй, еще могли послужить, а вот светлой льняной рубахе, похоже, пришел конец.

Философски пожав плечами, он вытащил из печи простой глиняный горшок с мясными щами, наваренными с вечера. Отнес на стол. Вынул из пустого ларя припрятанную ложку. Стоило забыть ложку на столе, и она исчезала без возврата. Зачем и куда Дарриша сносила ложки, оставалось для него тайной. У каждой кошки, как и у женщины, свои причуды.