Михаил Кликин - Один

Она вдруг расплакалась.

Я тупо на нее смотрел и не мог понять, почему она заговорила о ребенке.

А потом я увидел вывеску магазина, рядом с которым мы стояли: «Ваш малыш».

– Она беременна, – сказал Минтай, глядя куда-то в сторону и пытаясь неловко утешить Катю. – Мы собирались рассказать вам. Но не могли решить – когда.

Я молчал. Я думал, что после всего пережитого уже ничто не сможет меня потрясти. Но я ошибался.

– Хотя бы какую-нибудь погремушку, – просила Катя. – Пустышку… Бутылочку… Игрушку… Пусть у него будет хоть что-нибудь…

– Я пойду, – Минтай забрал у нее автомат.

– Не надо, – тихо сказал я.

– Всего три минуты, – сказал Минтай. – Мы уже не раз так делали.

Я покачал головой, но спорить не стал, понимая, что переубедить их невозможно. Да и место действительно выглядело безопасным: открытое пространство, выезд из города, строений почти нет, помещение магазина отлично просматривается через витрины, а машина стоит всего-то в трех шагах от стеклянной двери…

– Бибикните, если что-то увидите, – сказал нам Минтай и вышел.

Я тоже выбрался на улицу. Постоял, оглядываясь, пытаясь унять дрожь. И сел на водительское место – свое законное.

Минтай вернулся через минуту, свалил у машины ворох детских вещей, недовольно на меня посмотрел, но сказать что-то не решился. И садиться не стал:

– Я там мобильчик присмотрел. Хороший, механический. Восемь тыщ стоит. И ванночку складную прихвачу… Розовую брать или голубую? Кать, а?

– Розовую.

– Хорошо. Я мигом.

Он опять умчался в магазин. Через минуту внутри что-то грохнуло – но это был не выстрел, просто упало что-то. Я на всякий случай проверил оружие – пистолет был без патронов, зато для ружья боеприпасов хватало – и с пулями, и с разной дробью. Вот только стрелять из тесного салона было бы неудобно.

– Посмотри на перекресток, – сказала вдруг Катя.

Я повернул голову.

– Что там?

– Не знаю… Почудилось, будто… Показалось, наверное…

Пока мы глядели в сторону, Минтай выволок из магазина новую партию детских вещей и игрушек. Куда он собирался их распихивать, я выяснить не успел. Счастливый будущий отец положил все в кучу, обошел машину и, улыбаясь, постучал мобильчиком в окно. Катя нажала кнопку, чтобы опустить стекло. И в этот момент с крыши магазина на крышу машины перескочил здоровенный гуль. Он схватил Минтая поперек туловища – и тот вскрикнул от страшной боли, вцепился в дверь, попытался забраться в машину через полуоткрытое окно. Катя отчаянно пыталась ему помочь – тянула его в салон – за одежду, за волосы. А он уже не кричал, только корчился. Из открытого рта хлынула кровь, глаза закатились. Еще секунда – и его голова оторвалась, упала Кате на колени. Она завизжала, а я вдавил педаль газа и бросил сцепление…

Забрызганная кровью Катя беспрерывно визжала двадцать километров. Под ее ногами каталась голова Минтая. А я гнал и гнал машину, желая оказаться как можно дальше от этого проклятого города.

Первый раз машина заглохла еще на трассе. Я сумел завести ее, вытащив «подсос» наполовину. По звуку определил, что проблема серьезная – двигатель троил и трясся, но с зажиганием вроде бы все было нормально. Заниматься диагностикой я не мог, так как догадывался, что сейчас по нашим следам спешат обращенные. Поэтому вернулся за руль и погнал машину дальше – на трех цилиндрах, работающих на обогащенной смеси.

Когда до съезда на грунтовую дорогу, ведущую к Николкину, оставалось минут пять езды, двигатель не выдержал издевательств, и моя верная «десятка» заглохла окончательно. Я посадил аккумулятор, пытаясь ее завести. Потом я собрал консервы, которые, видимо, добыл без нас Минтай, взял оружие, портфель с пищащими котятами, несколько шоколадных плиток и батарейки.

Катя так и сидела на месте, тряслась, закрыв лицо руками. Она была в шоковом состоянии, ни на что не реагировала. Я с трудом вытащил ее из машины. Попытался привести в чувство: орал на нее, тряс, даже хлестал по лицу. Потом просто сел на землю с ней рядом и стал разговаривать – тихо, спокойно. Про ребенка ее сказал, про то, что нам надо уходить, если она хочет его спасти. Уж не знаю, доводы мои подействовали или просто ровный голос ее успокоил – но Катя наконец-то меня заметила. Я заставил ее подняться. И мы пошли.

Я шагал и все пытался высчитать, когда же обращенные нас догонят. Потом стал оглядываться, хоть и понимал, что еще рано ждать преследователей. Какая-то фора у нас была – часов десять-двенадцать, может быть, даже сутки – но особо на это рассчитывать не следовало.

Катя вдруг села на краю дороги. Я обошел ее, заглянул ей в лицо, опять заговорил, объясняя, что мы не можем тут стоять, что за нами погоня, что только дома мы, возможно, сумеем спастись.

Глаза ее были пустыми. Но в какой-то момент она поднялась и пошла – как заводная кукла. Я поспешил за ней, молясь, чтобы она так и двигалась. Но, видимо, молился неправильно – мы и километра не прошагали, встали.

Теперь я не уговаривал, а ругался и бесился. Это подействовало – но опять ненадолго.

Так с черепашьей скоростью мы и шли. Где-то я подхватывал Катю, нес ее на плече, где-то мне приходилось ее толкать или тащить, теряя силы. Иногда на нее находило просветление, она начинала меня расспрашивать о чем-то, слушала мои объяснения, но, кажется, мало что понимала, зато шагала хорошо, быстро. А потом задумывалась – и вставала, оцепенев…

Я уж не знал, на что и надеяться. Чувствовал, что нагонят нас обращенные в чистом поле…

Когда мы, наконец, вошли в Николкино, я понял, что дальше так продолжаться не может. Уже темнело, так что надо было срочно что-то решать. И вариантов особых я не видел: либо мы встречаем обращенных здесь, либо я сейчас же прячу Катю, а сам налегке ухожу в Плакино к нашему дому.

Не знаю, что бы я решил сам. Но, когда мы ввалились в избу Марьи Степановны, Катя остановилась за порогом и огляделась, явно узнавая это место. Я взял ее за руку, отвел к кровати, заставил сесть – она все озиралась.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, хоть и не ждал ответа.

– Устала, – тихо сказала она. – Я очень устала.

– Нам надо идти дальше.

– Я не смогу. Давай отдохнем здесь.

– Сюда придут обращенные. Лучше бы нам встретить их в Плакине. Там и дом подготовлен, и порох есть в запасе. Там проще обороняться.

– Я не дойду, – вздохнула она. – Извини, Боря, но я не смогу.

– Ты можешь спрятаться здесь, – предложил я. – Обращенные пойдут за мной. Я разберусь с ними, а потом вернусь. Сможешь продержаться три или четыре дня?

– Я буду спать, – сказала она.

– Да, выспишься. Отдохнешь. Главное – сиди тихо.

– Я буду сидеть тихо. Оставь меня здесь.