Майкл Гелприн - Хармонт. Наши дни

Навьюченный рюкзаком Киприот достиг подножия пика и теперь, пошатываясь, делал первые шаги вверх по склону. Порядочно обессилел, понял Ян, напрасно я его послал, надо было идти самому. Он поднялся, шагнул навстречу и уже собирался крикнуть Киприоту, чтобы тот стоял где стоит, уже набрал даже воздуху в грудь, но слова застряли у него в глотке. Перламутровые нити, заплетаясь в кружево и раскачиваясь, струились по склону Киприоту наперерез.

– Стой! – отчаянно заорал Ян. – Ложись!

Перламутровое кружево стрекнуло молнией. Вспышка накрыла Киприота, метнулся в небо огненный шквал и враз опал, сменившись клубами сиреневого вонючего дыма.

Ян, зажимая от смрада нос, с минуту молча глядел на то, что осталось от напарника. Затем опустился на колени, вытащил из-за пазухи револьвер Прощелыги, выщелкнул из барабана патроны и рукояткой принялся рыть землю. Копал дотемна, не давая себе ни минуты на передышку. Затем, постанывая от натуги, закатил в отрытое углубление «шар». Закидал сверху землёй, утрамбовал и, не разбирая дороги, грудью расталкивая вечерние сумерки, пошёл из Зоны прочь.

Выбрался Ян уже в полной темноте и невесть в каком месте. Его немедленно пробрал мартовский холод. Найти ночью оставленную вне Зоны тёплую одежду было не проще, чем пресловутую иголку в стогу. То же относилось и к припрятанному в редколесье джипу.

Ян повернул назад и, едва перешагнул невидимую границу, мартовский климат сменился июльским. Можно было бы, отогревшись, вновь покинуть Зону и вволю постучать зубами от холода, чтобы потом забраться обратно. Сил на такие упражнения, однако, уже не осталось, да и простреленное плечо не давало забыть о себе ноющей болью. Ян мысленно махнул на опасность рукой, улёгся на жухлую мёртвую траву и закрыл глаза.

Поднялся он, едва рассвело, наскоро сориентировался и через полчаса выбрался на шоссе. Разыскал в редколесье припрятанный внедорожник, завёл мотор и ещё с полчаса сидел недвижно, расслабленно, наслаждаясь безопасностью и теплом. Затем встряхнулся, наскоро сменил перевязку, вырулил на трассу и погнал в город.

Что делать дальше, Ян не задумывался: времени решить у него будет достаточно. Сейчас необходимо было восстановить силы.

Ежи Квятковски, 15 лет, без определённых занятий

Ежи утопил заправочный пистолет в горловине бензобака и выжал рычаг. Водитель, благообразный господин в деловой тройке, откинувшись на сиденье, терпеливо ждал.

– С вас восемь пятьдесят, мистер, – Ежи наполнил бак и захромал к водительскому окну.

– Запиши на мой счёт, придурок, – водитель ухмыльнулся и дал по газам. – Мигнув на прощание фарами, «ягуар» вырулил с заправки на хайвэй и умчался.

Ежи тоскливо посмотрел ему вслед. Записывать номер бессмысленно: в дорожной полиции разбираться не станут, искать нарушителя тем более.

Отец выставил бензоколонку на продажу в апреле, сейчас уже июнь, и до сих пор не нашлось ни одного покупателя. И, разумеется, не найдётся: приобретать пользующееся дурной славой убыточное предприятие ни один здравомыслящий человек не станет. Цена, которую предложил город, оказалась недостаточной, даже чтобы оплатить долг поставщикам.

На бензозаправке Ежи просидел до полуночи, хотя обычно уходил домой около девяти вечера. Выручки за три лишних часа с грехом пополам хватило, чтобы покрыть восемь пятьдесят, не заплаченных благообразной сволочью. Когда перевалило за полночь, Ежи выключил, наконец, обе действующие колонки, навесил замки и, хромая, двинулся по направлению к дому. Он так и не оправился до конца после побоев. Несколько рёбер срослись неправильно, к боли при ходьбе Ежи привык, с накатывающими то и дело головными болями справиться было гораздо труднее. Отсутствие половины зубов усугубляло и без того безрадостное самочувствие. Вставить искусственные было не на что: страховая компания, полис которой Зденек Квятковски купил на последние деньги, платить стоматологу отказалась. Обжаловать отказ было негде и не у кого.

Запах гари Ежи почуял, когда до дома оставалось ещё больше полумили. Он принюхался, охнул и заспешил изо всех сил. Припадая на левую ногу и волоча правую, побежал навстречу стелющимся по ветру клубам сизого дыма.

Дом догорал. В двух сотнях футах от пожарища Ежи наткнулся на тело отца. Упал на колени, перевернул Зденека на спину. Зажав ладонями рот, чтобы не закричать, смотрел на изуродованное предсмертной мукой лицо с пробитой пулей глазницей. Затем ткнулся головой в землю и по-волчьи завыл.

Всю ночь Ежи бродил вокруг пепелища, пытаясь отыскать то, что осталось от матери. С рассветом отчаялся и побрёл от дома прочь, куда глядели глаза.

Нобелевский лауреат доктор Валентин Пильман в последние годы приобрёл обыкновение пропустить перед сном ночной колпачок. Алкоголь в разумных дозах, как полагал нобелевский лауреат, весьма способствовал улучшению метаболизма и стимулировал умственную деятельность.

В хармонтском научном городке вдовый и бездетный доктор занимал скромный коттедж. Тяга к роскоши была светилу мировой науки несвойственна, равно как и тщеславие. Прислугу Валентин после смерти жены рассчитал, оставив при себе лишь старую и сварливую Дороти, нянчившую его с того самого дня, в который будущий лауреат появился на свет. Дороти разменяла уже восьмой десяток, но по-прежнему прекрасно справлялась с обязанностями экономки, домработницы и молчаливого собеседника, когда доктор в таковом нуждался.

Душным июльским вечером Дороти, как обычно, без стука проковыляла в кабинет, где Валентин как раз готовился освоить ежевечернюю выпивку.

– Пьянствуешь, – констатировала экономка, с неодобрением поджав губы. – И этого человека я когда-то поила молоком из бутылочки и давала ему соску.

Валентин вздохнул, отставил в сторону рюмку с золотистым напитком и героически настроился выслушивать реприманду.

– Слава Создателю, я не доживу до того дня, как ты помрёшь от пьянства, – поведала старая нянька.

– Это неизвестно, – парировал Валентин, – вполне может статься, что доживёшь.

Дороти пожевала губами.

– Не очень остроумно, – сообщила она. – А вот скажи-ка мне, какое отношение к тебе имеет молодой человек не шибко приятной наружности, колченогий, кособокий и грязный?

– Боюсь, что никакого, – с интересом ответил нобелевский лауреат.

– И мне так кажется, – подтвердила нянька. – Тогда, может быть, ты объяснишь старухе, какого дьявола этот сопляк утверждает, что, кроме тебя, у него в нашем богом проклятом городке никого нет?

Валентин смутился.

– Не знаю, – честно ответил он. – И где сейчас этот сопляк?

– Да где же ему быть, как не у нас в прихожей. Надеюсь, он ничего не утащит, пока мы тут с тобой о нём разглагольствуем.