Юрий Маслиев - Убить Троцкого

Однако японцы немедленно после совещания письменно пожелали успеха колчаковскому генералу Розанову в подавлении заговорщиков.

Михаил с Александром попали в штаб в тот момент, когда генерал рассылал вестовых в преданные ему войска. Он уже отдал приказ юнкерской школе, школе гардемаринов, егерскому батальону – войти в город и занять все правительственные учреждения и стратегические пункты.

Молодых офицеров генерал тут же послал к юнкерам, окружающим в этот момент вокзал, с приказом начать его штурм сразу после артиллерийского обстрела.

Машина, с трудом продираясь сквозь густой, липкий туман, окружающий со всех сторон, едва не сбила юнкера, неожиданно выскочившего из-за угла пакгауза, еле проглядывающегося сквозь хлопья густого, мокрого снега.

Выйдя из машины, Михаил приблизился, шагая по мерзко хлюпавшей под сапогами перемешанной со снегом жиже, к этому горе-вояке, чье маленькое, почти детское, востроносенькое личико настороженно выглядывало из поднятого воротника набрякше-влажной юнкерской шинели. Наставив на Михаила трехлинейку с примкнутым штыком, отчего она казалась еще громадней в руках этого неуклюжего мальчишки, юнкер ломающимся подростковым фальцетом, стараясь придать своему голосу грозную басовитость, потребовал назвать пароль. Получив ответ, уже обыденным тоном, по-детски шмыгая носом, он указал Михаилу, где находится начальник училища – полковник Сухоруков, тут же вызвавшись проводить их к нему. Испуганный этим своим первым в жизни боевым заданием, он облегченно вздохнул, почувствовав для себя поддержку в присутствии двух боевых офицеров.

Первое, что они услышали, открыв дверь одного из пакгаузов, расположенного недалеко от вокзала, – это отборный мат, который, как пули, рикошетом отскакивал от кирпичных стен этого высокого полупустого помещения. Широкоплечий коренастый военный, со смаком сквернословя, явно виртуозно владея этим разделом языка, поминал всех святых в различных позах, которые явно не соответствовали их небесному статусу.

– Узнаю Сухорукова, – засмеялся Блюм, коротко знакомый с полковником по роду своей службы.

Ответив на приветствие офицеров, Сухоруков тут же накинулся на стоящего позади них юнкера:

– Баховницкий, трам-тарарам-тарарам, – смачные матюки, гулко перекатываясь под сводами, возвращались к нему слегка искаженным эхом, – почему оставил пост? – И, уже обращаясь к стоящему вблизи прапорщику, рявкнул: – Иваненко, смени этого засранца, трам-тарарам! Глаза б мои всего не видели…

Михаил прекрасно понимал его. Сухоруков, как наседка птенцов, оберегал своих юнкеров. Поэтому неизбежные потери при штурме среди этих неоперившихся, еще не вкусивших в полной мере жизнь юнцов безмерно злили его своей неотвратимостью.

Услышав новый приказ Розанова, он облегченно вздохнул, тем не менее проворчав:

– Опять по своим лупим, трам-тарарам. Этих бы политиков, да сюда, на позиции, вместо пацанов, чтобы сами умылись кровавой юшкой… – и, безнадежно махнув рукой, вопросительно-утверждающе произнес, обращаясь к прибывшим: – Я – на передовые позиции. Вы со мной?!..

Ровно в полночь по поезду Гайды японцы открыли орудийный огонь с Тигровой сопки, а колчаковцы – от штаба крепости, с миноносцев и бронепоезда. С началом артобстрела юнкера бросились на штурм вокзала. Блюм, рванувшийся было вслед за юнкерами в атаку, был остановлен Муравьевым.

– Это не наша война, – холодно произнес он. – Я не хочу участвовать в этой братоубийственной свалке, которую в борьбе за эфемерную власть затеяли наши генералы. Пройдет еще несколько месяцев, и эта возня прекратится. Сюда придет настоящий хозяин, суровый и беспощадный. И дай нам Бог до этого времени унести отсюда ноги…

Прошло не более получаса, как штурм закончился. Только в отдалении слышалась перестрелка, прерываемая редкими пулеметными очередями. Это 35-й полк, вовремя придя на помощь, очищал от гайдовцев станционные пути, оттеснив примкнувших к восстанию грузчиков к пристани.

Офицеры двинулись к центральному входу вокзала. На привокзальной площади, густо усеянной неподвижными телами в шинелях, там и сям раздавались стоны раненых. Увидев стоящего у колонны Сухорукова, они поднялись по лестнице. Полковник, склонив голову, молчаливо стоял над очередным трупом. Михаил сразу узнал юнкера Баховницкого. Его ставшее еще более остроносым лицо уже потеряло то тревожно-боязливое выражение, запомнившееся Муравьеву при первой встрече. Широко открытые стеклянные глаза безжизненно отражали всполохи пламени, которые вместе с густыми клубами дыма вырывались из окон испещренного пулями здания.

«Этот уже свое отбоялся», – глядя на некрасиво открытый в предсмертном крике рот, как-то отстраненно подумал Михаил.

Сухоруков, подняв голову, тоскливым взглядом потерявшей своих щенков суки окинул подошедших к нему офицеров.

По его запыленному, немолодому лицу текли слезы, оставляя две грязные дорожки.

– Зачем, зачем все это!.. – с надрывом крикнул он, совсем по-детски кулаком вытирая глаза.

Его крик гулко отразился под высокими сводами портала, и, опустив свои широкие, густо посыпанные известковой пылью плечи, он, безнадежно махнув рукой, уже не глядя на них, двинулся к своему следующему питомцу, распластавшемуся невдалеке.

– Я не хочу участвовать в этом… – еще раз тихо повторил Михаил, обращаясь к Блюму.

Они, разведав обстановку и узнав, что генерал Гайда и его штаб оставили поле боя и на американских автомобилях сбежали в расположение чехословацких частей, направились в штаб Розанова – доложить о создавшейся ситуации.

Обвал событий, в которых этой ночью принимал участие Михаил, обломками своих страшных последствий совершенно похоронил в его душе боль разрыва с Ольгой.

Проснувшись на следующий день, он ощутил себя совершенно свободным от той любовной горячки, которая мучила его последнее время. Несколько последних штрихов, полностью очертивших характер этой самовлюбленной, корыстной, избалованной женщины, на фоне ночных кровавых событий показали ему всю призрачность его юношеских мечтаний. Он с легкой радостью расстался с иллюзиями, удивленно оглядываясь на свои прошлые переживания.

В городе наступило относительное спокойствие. Обыватели, утром боязливо высовывающие свой нос из подворотен, живо обсуждали происшедшие события; фланировали фатоватые господа со своими дамами; поддерживая видимость порядка, вышагивали по тротуарам строгие патрули; а по вечерам, рассекая зимнюю мглу, с криками «Поберегись!» неслись к кабакам извозчики, из чьих фаэтонов слышались нестройные веселые крики пьяных военных и их не очень-то разборчивых дам.