Евгений Шалашов - Слово наемника

— Так в чём проблема-то? — улыбнулся я. — Пей, кто тебе мешает? Чем на мужиков таращиться, будем на тебя смотреть.

— Да пропади ты пропадом, начальник драный! — вскинул Живчик кружку, но так и замер: — Парни, смотрите-ка…

Возчики один за другим начали валиться на землю. Мы, побросав кружки, ринулись к ним…

Все пятеро были мертвы.

— Ну да ни хрена себе! — выдавил Живчик, обалдело переводя взгляд то на меня, то на мертвых мужиков.

— И ни себе хрена, — хмыкнул я. Повернувшись к парню, треснул его ладонями по ушам так, что тот присел: — А это за «драного начальника»…

Хотел ему добавить за «забодал», но передумал…

— Дык… я это… — зажимая уши руками, проскулил Живчик. — Не со зла, а по глупости.

— Что делать-то будем, десятник? — озабоченно спросил Нед.

— Окорок будем доедать, а потом спать ляжем. А как бабы придут — тогда и поговорим.

Оставив возчиков лежать там, где их застигла смерть, мы вернулись на свой бивак. Вблизи мертвецов есть мы уже не могли. (Забегая вперед, скажу, что пройдет еще год — и нас не сможет лишить аппетита и сотня трупов.)

— Командир, а как ты догадался, что вино отравлено? — поинтересовался Жак Оглобля.

— А хрен его знает. Просто почуял, что это вино нельзя пить… Ты вон, — кивнул я Короткохвосту, — сам же сказал, что здесь и хлеб не обмолочен, собак нет…

— И одни только бабы в деревне, — продолжил Оглобля. — Я спросил у одной, куда мужиков девали, а она — мол, на работе все. А старики, дети? Так не бывает, чтобы в деревне одни лишь бабы жили.

Что было дальше, рассказывать не стоит. Всё было очень некрасиво и грязно… Мы не стали спрашивать, почему здесь убивают мужчин. Кажется, мои парни даже никого и не изнасиловали. Просто — убили здесь всех.

Возчиков похоронили, фуры загрузили доверху, а когда уезжали, деревня горела…

К неудовольствию парней (а плевать мне на их неудовольствие!), все оставшиеся деньги — я передал наследникам погибших возчиков.

— Юджин, что ты собираешься делать дальше? — поинтересовалась Гертруда, переглядываясь с сестрой.

— Если соберете немного провизии, сразу уйду.

Кажется, сёстры вздохнули с облегчением. Еще бы — кому нужен беглый арестант в доме?

— Господин Артакс, — спросила Эльза. — Правда, что ваш брак с Утой был фальшивым?

— Правда, — отозвался я. — А какая разница?

— Это замечательно! — радостно воскликнула Эльза, а Гертруда всплеснула руками от счастья.

Я уж, грешным делом, решил, что сестрички ревнуют меня к покойной сестре, но Эльза все испортила:

— Значит, вы не будете наследовать гостиницу?

Мне стало смешно и грустно. Вот уж истинные швабсонки! И как же они похожи на покойную сестру! С другой стороны — сестру уже не вернуть, а жить на что-то надо. Я видел здешнее хозяйство. Трудно представить, как они выкручивались, пока Ута не перебралась в Ульбург. С огорода особо не развернешься.

— Не бойтесь, — успокоил я «девушек». — На наследство я не претендую. Тем более что я не имею на него никаких прав. Не помню, как это по-латыни, но на швабсонском это звучит как недостойный наследник! Убийца не может наследовать тому, кого он убил.

— Но ты же никого не убивал, — удивилась Гертруда.

— А какая разница? — пожал я плечами. — Ладно, собирайте еду, какую не жалко. И вот еще, вы моего коня не встречали?

Сестры лишь развели руками.

— Даже не слышали? — настаивал я. — Может, видел кто? А где Китц? — вспомнил вдруг я о рыжем красавце. Забавно, но мне почему-то казалось, что кот мог рассказать, где скрывается мой гнедой. Если он жив…

— Я не видела котенка с той ночи, когда погибла Ута, — заплакала Гертруда, а вслед за ней зарыдала и Эльза.

Плакали ли они по убитой сестре или переживали о хвостатом «мальчике»? А может, об обоих сразу. Впрочем, я их понимаю. Китц — парень что надо, хоть и кот!

Сам бы всплакнул о своем гнедом друге, но не умею. Последний раз плакал, когда мне было лет десять. Уж и не помню, из-за чего именно, но рыдал долго и горько, пока старый Этуш не пристыдил меня, заявив, что благородному графу негоже плакать как пьяному сапожнику. Сравнение с пьяным сапожником меня так покоробило, что плакать я с тех пор перестал…

Отрыдавшись, сестрицы принялись собирать меня в путь-дорогу. Выделили десяток хлебцев, кусок сыра и пару луковиц, сложили все в узелок.

Просить еще что-то у меня не повернулся язык. И так заметно, что от сердца отрывают. Переглянувшись с сестрой и повздыхав, Гертруда слазила куда-то на чердак и вытащила старый плащ и крепкие, хоть и не новые, башмаки.

— Остались от покойного отца, — сообщила она. — Он их шил на свадьбу с нашей матушкой! Перед смертью велел, чтобы башмаки остались зятю, а его похоронили в сабо. Но господину Лайнсу они оказались велики, да и не пристало бюргеру носить крестьянскую обувь.

Что же, очень кстати. Мои собственные башмаки, что подарил мой «друг» Жак Оглобля, не годились для долгой дороги, да еще и истерлись после «общения» с кандалами. Дерюжный крестьянский плащ тоже пригодится. Тот, что я «одолжил» у стражника, был ярко-синего цвета. (Полагаю, городская ратуша специально обмундировывала своих латников в такие плащи — и видно издалека, и на сторону не продашь!)

В довершение наряда мне вручили войлочный колпак. Осталось вырезать посох (нож — «подарок» стражника, у меня был), но это можно сделать в пути…

— Куда вы теперь, господин Артакс? — спросила Эльза.

— Нужно закончить одно дело, — неопределенно сказал я. — Ну а потом я вернусь в ваш славный городок…

— Это не наш городок, — помотала головой Гертруда. — Горожанкой была наша сестра, как жена и вдова бюргера. Мы же — просто крестьянки.

— Нам уже сказали, что если войдем в наследство, то нам придется заплатить налог — отдать одну десятую стоимости гостиницы в собственность города. А это — пятьсот талеров, — вздохнула Эльза. — Либо придется продавать гостиницу за бесценок.

— Юджин, ты вернешься в Ульбург? — обеспокоенно переспросила Гертруда. Переведя взгляд на сестру, задумчиво изрекла: — Наверное, будет правильно, если мы продадим гостиницу…

— Ты же сама сказала, что мы можем продать ферму, заплатить налог и стать горожанками? — удивилась Эльза.

— Ты не поняла, дурочка, — грустно улыбнулась Гертруда. — Если Юджин вернется… Лучше получить хоть какие-то деньги, чем головешки.

Я приплелся из Ульбурга за две недели до встречи всех атаманов, «гулевавших» близ долины Святого Иоахима. Потом почти месяц мы договаривались, судили-рядили.

Время прошло не зря. Отоспался, вылечил свои ссадины. Ну про ночи с Мартой не говорю. Кажется, вернул себе былую форму и даже поднабрал в весе. Почти избавился от мозолей, натертых кандалами.