Виктор Точинов - Непостижимая концепция (антология)

Вообще-то, этого мужика сюда никто не звал. Ни Митрофан, ни кто-нибудь другой. В забегаловку со странным названием «Полноги» пускали, конечно, всех, никакого фейсконтроля или дресс-кода. Места не гламурные, не до дресс-кодов. Но мужика этого раньше сюда не заносило, откуда и куда он – никому не ведомо. Да и Митрофан не то чтобы сильно рад был сидеть с небритым увальнем за одним столом. Но другого места тому и в самом деле не нашлось – время обеда, яблоку в «Полноге» упасть негде, – так что как-то не по-человечески получалось, если б Митрофан его отогнал.

Появился мужик вчера с тремя молчаливыми бугаями, у каждого – недобрый взгляд исподлобья. Ни с кем не общался, только к Сухостою подошел, да, видно, что-то не заладилось между ними. После разговора с проводником он и сам стал настолько угрюмым, что дал бы фору любому из своих сопровождающих.

Это сейчас он повеселел немного, потому что пойло в «Полноге» было что надо, а наливал его в стакан небритый от души и глотал – часто. Он и появился в «Полноге» уже навеселе, а теперь, раскрасневшись лицом, и вовсе едва ворочал языком. Но, несмотря на осоловелый взгляд, слушал рассказы Митрофана внимательно, то и дело переспрашивая что-то или уточняя.

А интересовало его Мушиное болото. Что, мол, да как. И, коль скоро пил он за одним столом с Митрофаном, как бы потеснив того, то и угощал щедро, отчего язык у Митрофана развязался по полной программе и рассказывал он все как знал, и даже привирал кое-что. Если уж быть до конца честным, то после пятого стаканчика водки – в основном привирал.

– И ты знаешь, как туда попасть? – наливая еще по одной, уточнил Митрофанов сосед.

– Ну, знать не знаю, а показать…

Отродясь перекошенная тяжелая титопластовая дверь, снятая бывшим хозяином «Полноги» с какого-то брошенного наукомовцами бункера, с силой ударилась о косяк, заставив вздрогнуть посуду в заведении. Митрофан поднял взгляд и, встретившись глазами с вошедшим человеком, осекся на полуслове.

– Ну? Ну как туда… того-этого… добраться-то? – нещадно икая, напирал мужик.

Но бородачу словно кляп в рот вставили. Взгляд его мгновенно утратил хмельной огонек дурачества и сделался жестким и каким-то настороженным.

– Да не знаю я, – отмахнулся от небритого мужика Митрофан.

Он поднялся из-за стола, бросив между тарелок с объедками несколько купюр, и направился к выходу. К той самой перекошенной титопластовой двери.

Проскочить наружу не удалось: вошедший мужчина, не поворачивая головы, мертвой хваткой сцапал Митрофана за рукав и остановил его.

– Да я и ничего, – замялся Митрофан, вяло дергая рукой в попытке вырваться.

– Вещи собери, – тихо сказал мужчина.

– На завтра?

Митрофан перестал дергаться и поднял полные страха и безнадежной тоски глаза на вошедшего.

– Нет, – мужчина все так же не смотрел в сторону Митрофана, его взгляд был устремлен в глубь зала, и теперь становилось совершенно ясно, что рассматривал он того небритого пьянчугу, который выпытывал у Митрофана подробности о Мушином болоте, – до завтра не успеем. Скорее дней через пять, самое раннее – через три.

– Ага, – кивнул Митрофан и рванулся к двери, но клешня на его рукаве не ослабла.

– Как думаешь, Шкодин, за три дня успеет? – бросил только что пришедший мужчина небритому.

Тот неспешно наполнил стограммовый стакан из ополовиненной бутыли, резко, запрокинув голову, выплеснул крепкое пойло в глотку и, сморщив нос, сказал:

– Так ты же условия свои решил ставить. Это ты скажи, когда передумаешь.

– Это не мои условия, и передумывать мне не о чем. Когда твое начальство сюда добраться сможет?

– Ты распоряжения свои для… – небритый поискал глазами и, наткнувшись на поникшего бородача, удовлетворенно кивнул, – для Митрофана вот прибереги.

– Ну, как доберутся, так и выйдем. Наверное, Митрофан, за три дня не успеем. Шкодин сам все проверить, как я посмотрю, хочет.

– Так я пойду. Собирать, значит, – Митрофан дернулся, рукав выскользнул из расслабившихся пальцев мужчины.

Снаружи стояли сумерки заканчивающегося полярного лета, и завывал пронизывающий до самого нутра ветер. Митрофан спешно засунул руки в карманы, поднял воротник и направился в сторону поселка.

Размокшая грязь под ногами хлюпала и чавкала при каждом шаге. Здесь все хлюпало и чавкало – край озер и болот, чтоб ему пусто было. И холодно здесь всегда. Ну почти всегда: пару-тройку недель летом можно было обойтись без тулупа и даже без куртки, а все остальное время – промозглая сырость или пробирающий до костей мороз.

Тусклое, будто пылью присыпанное, багровое солнце неуверенно мялось возле самого горизонта. Еще несколько недель, и спрячется за окоемом до весны. Тогда хлюпать окончательно перестанет и начнет похрустывать и скрипеть. Хотя по утрам уже давно похрустывают ледяные корочки, накрывающие грязь за ночь.

Видно было далеко – деревьев, считай, нет совсем, только чахлые, искореженные неприветливым климатом березки да совсем уж редкие сосенки. Не считая поселка, следов человека не заметно. Они были здесь, эти следы, но заметить их нелегко. Да и болота быстро стирают все, что успели оставить прошедшие через них люди. Болота вообще хорошо справляются с возвращением природе первозданного вида. И с людьми – тоже: поживешь здесь каких-нибудь пару месяцев и превращаешься в натурального первобытного дикаря. Даже говорить на какой-то древний малограмотный манер начинаешь. Почему так, Митрофан не знал.

Знал он одно, что живет здесь всего второй год, а уже окончательно опустился. Превратился из вполне успешного физхимика – человека образованного и уважаемого, почти капера – в бородатого мужика, лопочущего непонятно что и пьющего круглые сутки, если не ушел на болота. Нефть искать – теперь ее везде ищут, даже там, где «черного золота» нет и никогда не было. А здесь был газ. И нефть должна быть, но ее еще нужно найти. На самом деле в этих неприветливых краях было много всякого разного. Только уюта и комфортной жизни здесь не было.

И назад идти ему никак нельзя. Он до конца не понимал, почему, но был уверен, что – нельзя.

А еще тут имелся Сухостой. Тот самый мужик, что велел Митрофану собирать вещи. Проводник – лучше него болота никто не знал. Он ориентировался здесь, будто вырос в этих краях. Здоровенный детина двух метров росту, крепкий, словно горный кряж, с короткими, тронутыми сединой волосами, всегда аккуратно выбритый и опрятно одетый. Если б Митрофан был бабой – непременно влюбился бы в Сухостоя.

Женщины в поселке имелись, но этап увлечения немногословным красавцем давно прошел, потому что Сухостой ни на кого из них внимания не обращал. Совершенно. Будто был роботом, а не живым мужиком. За эту «сухость» и сдержанность в словах и движениях Сухостоем его и прозвали – вроде и стоит, не падает, а мертвый, сухой изнутри.