Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)

И мне стало легче. Пусть будет так: этот незнакомец - Артур участвует в

испытании, возможно – становится стрелком, а Андрей вроде как ни при чем.

-Смотри-ка, еще трое, - сказал Борис. – Ну, теперь потянутся…

Он оказался прав: у ворот собралось человек тридцать. И – молчание,

волчьи взгляды: скоро мы будем рвать друг другу глотки… Знать имя того, кто

рвет тебе глотку, либо того, кому рвешь глотку ты – непозволительная роскошь.

Похоже, из всех нас так не считал лишь Борис.

Он заговаривал с каждым новоприбывшим, но в ответ получал

презрительное молчание.

-Во, народ, - поняв, что с этим народом словесной каши не сваришь, Борис

снова подошел ко мне. – Суровые, б…дь.

Я усмехнулся: а ты чего ждал?

-Такое впечатление, что их только из Джунглей пригнали. Дикари.

-В Джунглях не дикари, - не выдержал я. – В Джунглях – игроки, которым

Теплая Птица так же дорога, как и мародерам.

-Правда? – он явно обрадовался моей отзывчивости. – А я думал – там

одно зверье, вроде тварей.

Кстати, о зверье. В толпе перед воротами началось движение.

-Запускают? – вытянул шею Борис.

Толпа выплюнула хрипящий клубок. Перекатившись несколько раз по снегу,

он распался на две части – узкоглазого скуластого мужика, прячущего за пазуху

нож, и бородача с залитой кровью грудью. Ошмонав карманы убитого, победитель

спокойно занял свое место в толпе.

Похоже, этот инцидент послужил для кого-то знаком. Ворота отворились.

Толпа хлынула было внутрь, но тут же подалась назад под ударами прикладов.

Нас встречал отряд стрелков в полной боевой готовности. Невысокий седой

командир что-то кричал караульному. Наконец, он вспомнил о нас:

-Не толпиться. Запускать по одному! Куда ты прешь?

Командир вскинул пистолет и выстелил в голову особо нетерпеливому

претенденту.

Разом все успокоилось. Толпа растянулась в длинную цепочку, в самом

конце которой очутились мы с Борисом.

-Несправедливо, - недовольно пробурчал Борис. – Пришли первыми,

зайдем последними.

Как раз в это время стрелки за руки за ноги выносили убитого командиром

претендента. Тело с хрустом упало в сугроб.

-И умрем последними, - добавил Борис.

Я невольно засмеялся.

-Кому весело? – крикнул командир. Он даже привстал на цыпочки,

осматривая цепочку.

Я поспешил проглотить смех, совершенно здесь неуместный.

-Прости, братан, - Борис положил мне руку на плечо. Я сердито скинул ее.

Этот болтун доведет до могилы.

Цепочка стремительно уменьшалась. Один за другим претенденты

исчезали за воротами. Наконец, очередь дошла до Бориса. Он кивнул мне:

-Удачи, Артур.

-И тебе удачи.

Борис скрылся за спинами стрелков. Хороший малый, - Христо был бы рад

видеть его среди возрожденцев…

-Последний, что ли? – командир окинул меня нехорошим взглядом.

-Похоже, да.

-Входи.

За воротами были только стрелки, ни одного претендента.

Командир откашлялся и, запинаясь, прочел с желтого листа следующее:

- Согласно приказу 45в, подписанному лично Лорд-мэром, лицу, явившемуся

на Рожественские испытания, присваивается порядковый номер, в полном

соответствии с очередностью. Лицо, получившее номер, подпадает под

юрисдикцию Устава Армии Московской Резервации и обязано бережно хранить

номер, в случае утраты претендент подвергается каре по пункту 2 седьмого

параграфа Устава Наказаний.

Покончив с официозом, командир с видимым облегчением сунул бумагу в

карман.

-Тебе все понятно?

-Да.

-Отвечать «Так точно, офицер».

-Так точно, офицер.

-Ну, тогда, держи.

Офицер протянул мне металлический кружок с выбитой цифрой «32».

-Эй, - он обратился к стоящим навытяжку стрелкам. – Фомин и Сосо –

проводите его к особистам.

В интонации, с которой седой офицер произнес слово «особисты», я уловил

презрение, смешанное со страхом.

Два стрелка выскочили из строя.

-Ну, ты, шагом арш! – крикнул один из них – черноусый мордоворот, и

несильно ударил меня между лопатками прикладом АКМ.

Я послушно зашагал по плацу, а на душе скребли кошки – до чего же погано

по доброй воле соваться в пасть льва.

Из труб на крышах многочисленных деревянных бараков, поднимался

рыжеватый дым. За шаткими стенами слышались разговоры, ругань, крики.

Когда мы проходили мимо очередного барака, хлипкая дверь отворилась, и

в облаке пара на пороге возник обнаженный до пояса стрелок. Не спускаясь вниз,

прямо с крыльца, он принялся мочиться и, когда я приблизился, задел меня

желтой теплой струей. Конвоиры захохотали, я же усилием воли заставил себя

продолжить путь, стряхнув со щеки вонючие капли.

За бараками показалась гигантская статуя, смутно мне знакомая. Вернее,

не мне, а Андрею Островцеву. Два могучих тела, воздевшие в едином порыве

руки, с накрепко стиснутыми в кулаках рукоятками серпа и молота - не вырвешь,

не отнимешь - эти двое могли бы держать на руках небесный свод. Рабочий и

колхозница. Мужчина и женщина. Прямо как я и Марина.

Перед статуей - широкая площадка, на которой, уныло свесив лопасти,

дремали вертолеты.

Далеко впереди виднелся обломок Останкинской башни и щербатые

коробки многоэтажек.

Слева от меня расположилась каменная арка с шестью колоннами и

статуей. Опять-таки - мужчина и женщина, снова – воздетые к небу руки, но на

этот раз в них не серп и молот, а нечто похожее на веник. Прямо перед аркой

стояли стрелки, а за ней виднелись увенчанные звездами золотистые шпили.

Я свернул к арке.

-Куда?

Приклад врезался между лопатками.

-Направо топай.

А вот и тот самый барельеф, где фотографировались Островцев и его

жена! Бронзовая женщина как ни в чем ни бывало изучает какие-то схемы;

космонавт в шлеме и в шнурованных, похожих на мои, ботинках, поднимается по

ступеням к гигантской ракете. Вот только ракета никуда не летит – сломленная по

каменному шлейфу, она лежит неподалеку от постамента.

По ступенькам мы спустились к узкой решетчатой двери, рядом с которой

дежурил стрелок. Он посторонился, не обронив ни слова. Мы вошли. Просторная

зала освещена несколькими тусклыми лампочками, на каменном полу – обширные

лужи, подернутые ледком. Костюм космонавта, модель спутника, луноход, -

похоже на музей.

-Вон туда.

Конвоир подтолкнул меня к двери, сам же, как и его товарищ, остался в

холле.

Я замер на пороге небольшой комнаты, где за столом перед красным

абажуром сидели мужчина и женщина. Свет от лампы играл на черной коже их

плащей, на двух значках, пришпиленных к отворотам плащей, – бронзовых,

тяжелых значках: сомкнутая звериная челюсть держит букву «О».