Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Тихо ночью в тюрьме. Здесь не слышен шум запоздалых автомобилей, не орут под окнами подвыпившие мужики и томимые любовной тоской коты. Здесь птицы не вьют гнезд на крышах, и кажется, будто само время остановило свой бег, заблудившись в лабиринте из колючей проволоки, решёток и старинных стен полуметровой толщины.

Это город слез и вечной тоски, у стен которого по ночам толпятся сотни матерей, жён, друзей и подруг тех, кто в это время ворочается в беспокойном сне на жёстких ребрах металлических шконок. Они стоят в очередях у закрытых окошек администрации, чтобы с восходом солнца успеть оформить передачу или свидание с дорогим их сердцу человеком. И плачут, слишком многие плачут. И если бы собрать все слезы, пролитые у этих стен, то в море этих слез утонули бы древние казематы, вышки и тонны колючей проволоки, намотанные поверху высокого и длинного забора…

Иван спал беспокойным, но удивительно похожим на реальность сном. Ему снилось, будто каменные стены уже не способны удержать его, будто теперь он может смотреть сквозь них, будто сделаны они не из камня, а из прозрачного стекла. Он видел, как ворочаются на шконках сотни спящих арестантов, видел «вертухаев», мерно шагающих по коридорам, видел сразу весь огромный комплекс «Матросской тишины», накрытый белым саваном лунного света.

А над всем этим городом скорби разверзлась огромная пасть. Толстые, красные губы подрагивали и тянулись вниз, к верхушкам зданий, и время от времени мясистый раздвоенный язык выползал из ужасной глотки и, свободно проникая сквозь потолки и перекрытия, пытался дотянуться до спящих.

Вот кончик гигантского языка лизнул мечущегося во сне человека, тот вскрикнул, схватился за горло, зашёлся в надрывном туберкулезном кашле, потом захрипел и выплюнул вместе с кровавым сгустком свою несчастную душу, которая белым облачком отделилась от измученного болезнью тела. Тут же подхватил её ужасный язык и уволок во мрак бездонной пасти. Та влажно чавкнула, судорожно глотнула, и раздвоенная полоса красного мяса облизала подрагивающие губы.

Снова зашарил, заметался язык, снова, оставляя влажный след на коже, прошелся он по лицу ещё одного спящего арестанта…

Тот встал со шконки, не открывая глаз, вытащил откуда-то маленькое лезвие, выломанное из бритвенного станка, полоснул себя по запястьям и, так и не проснувшись, снова лёг и завернулся в матрац. Горячая кровь пропитала слежавшуюся вату, но заглянувший в глазок «вертухай» ничего не заметил и пошёл себе дальше по коридору.

А язык вновь выполз из пасти, слизнул облачко, вылетевшее из обескровленного тела, и опять довольно чавкнула гигантская воронка, и струйка зелёной, ядовитой слюны потекла по толстой губе.

Иван с ужасом наблюдал, как язык тянется к нему, трепеща алой пупырчатой плотью.

Он вскрикнул, заслоняя рукой лицо. Ядовитая мразь коснулась его локтя, обожгла кожу… И внезапно ужасный вой разнесся над спящей тюрьмой. Язык метнулся обратно, гигантские губы сжались в жуткой гримасе боли, и… Иван проснулся.

Холодный пот заливал лицо, тело била мелкая, противная дрожь, нещадно саднила рука, видимо во сне ободранная о шершавую, словно рашпиль, «шубу».

Иван поднялся со шконки, чтобы залить йодом рану. Все спали, только с пола на него смотрели круглые, испуганные глаза.

– Спи, всё нормально, – сказал Иван Пучеглазому. – Вишь, об «шубу» маленько ободрался.

Но Пучеглазый только чуть прикрыл глаза и не сводил взгляда с Ивана, пока тот снова не улегся на жёсткую железную кровать и не забылся тяжёлым сном.

В шесть утра в «кормушку» постучал баландёр:

– Завтракать будете?

– Хлеб оставь, а уху свою хавай сам, – сонно ответил Дмитрий. – Задолбала твоя треска.

Вся хата дрыхла до десяти, не реагируя на истошные вопли дежурного насчёт подъема и заправки одеял. В десять «вертухай» снова постучал в дверь:

– На прогулку идёте?

– Спим мы, начальник, – Дмитрий упорно не желал просыпаться, игнорируя тюремный распорядок.

– Я иду, – Иван поднялся со шконки.

– А, спортсмен, – зевнул Дмитрий, – тоже, что ль, с тобой пройтись? Давненько никто на прогулку не выходил, а выводят минимум двоих…

Снег покрывал прогулочный дворик, расположенный на крыше тюрьмы. Фактически это была та же стандартная камера, только под открытым небом. Потолком здесь служила решётка из арматуры, вдобавок затянутая металлической сеткой. «Егоза» в один пакет, натянутая сверху по периметру «потолка», кровожадно топорщилась мелкими острыми топориками, дополняя мрачный интерьер дворика. Сверху по специальному мостику прогуливался дежурный, поглядывая через решётку на арестантов.

Дмитрий присел на лавочку и закурил. Иван для начала сто раз отжался по системе американских коммандос, ещё раз поминая добрым словом своих тренеров по рукопашному бою и культуризму, потом поприседал, позанимался с растяжкой и начал отрабатывать в воздух различные удары и комбинации, от всей души сожалея о том, что в тюрьме не предусмотрены груши и макивары.

Дмитрий смотрел на это, смотрел, потом изрек:

– А я думал вчера, что ты понты колотишь, Снайпер… А ты и вправду кое-что умеешь. Я ведь на воле тоже маленько занимался, а тут уже два года под следствием ничего тяжелее ложки не поднимал… Давай-ка вместе попробуем…

«Вертухай» с мостика равнодушно посмотрел, как два здоровых парня молотят друг друга, хотел заорать, но, рассмотрев, что это не всерьез, передумал, зевнул и пошел себе дальше.

Напрыгавшись на свежем воздухе, раскрасневшиеся Иван с Дмитрием вернулись в «хату». Наконец-то проснувшиеся Ринат со Стасом ржали от души, травя друг другу анекдоты.

– А теперь ты послушай, – подвывая от смеха начал Ринат. – Сидят, значит, на киче два старых зэка. Один другому говорит: «Слышь, Вась, мы с тобой двадцать лет вместе сидим, без баб тоскливо… Так давай сначала я тебя трахну, потом ты меня… Все равно никто не узнает…»

Ну Вася подумал и повёлся. Дружок его поимел. Потом Вася к дружку: «Давай, кореш, теперь моя очередь…»

А тот ему:

«Надо же, двадцать лет в тюрьме сижу, а такого наглого пидора в первый раз вижу…»

Когда хохот, наконец, прекратился, Дмитрий сказал Ивану:

– Анекдот анекдотом, но, по идее, это голимый пример разводки лоха на метле. Бывает как – например, один арестант говорит другому: «Слышь, друг, не в падлу, положи в мою куртку сигареты. На прогулку пойдем – вместе покурим, а то со шконаря вставать неохота».

«Друг» сигареты кладет, а потом хозяин куртки кричит: «Пацаны, у меня в этом кармане лежало сто баксов. Кто спёр? Кто до куртки дотрагивался? А, ты же, друг, туда сигареты клал, значит, ты и вытащил…»

Баксов и в помине не было, а человек попал на деньги. Не дай бог, кинут в другую хату – будь осторожнее.