Дмитрий Силлов - Закон проклятого

– А я тебя предупреждал, – говорил Дмитрий, – психи – они такие. В уши надуют, а потом у тебя самого с башней начинаются проблемы.

Жизнь в «хате» вновь потекла своим чередом, и уже никто особо и не вспоминал о Сергее и очкастом исследователе, словно их вовсе и не существовало.

Резко зазвенела батарея. Дмитрий подскочил на шконке и быстро достал из недр матраца проволочный крючок, выломанный из сетки прогулочного дворика.

– Братва, внимание, соседи дорожку спускают, маляву шлют, – приговаривал он, стараясь зацепить крючком, просунутым сквозь металлические «реснички», нитку, спускаемую с верхнего этажа.

– Ринат, забей шнифта, – бросил он через плечо, и татарин заслонил спиной дверной глазок.

– Так-так, соседи-то вместе с малявой и груз посылают. Видать, им в верхнюю хату дачка зашла. Очень, очень своевременный подгон, – Дмитрий пытался затянуть сквозь «реснички» объемистый пакет, но тот никак не желал пролезать через узкую щель.

– Шухер, – прошептал татарин. В камерном замке ворочался ключ, и Дмитрий резво соскочил с подоконника. «Груз», оторвавшись от нитки, полетел вниз.

– Если засекли, теперь уж точно – на кичу, – прошептал он.

В дверь зашёл усатый капитан с красной повязкой на рукаве. За его спиной маячили две его тени, званием несколько поскромнее.

– Ох ты, какая честь, – пробормотал Дмитрий, – ДПНСи со свитой пожаловал… И чем же, интересно, обязаны?..

– С вещами на выход, – начальственный палец ткнул в Ивана…

– Ну прощай, братан, – сказал Дмитрий. – Очень надеюсь, что это нагон… Но, скорей всего, бросят в другую хату или на «спец»… Отсюда редко так просто выходят. Не тушуйся, все будет правильно. Вот тебе, на всякий случай, мои координаты. Может, свидимся, когда своё отмотаем.

Он крепко пожал Ивану руку, и у того в ладони осталась маленькая бумажка. Обнявшись на прощание с грустным маленьким татарином, Иван накинул на плечи куртку и шагнул за порог камеры.

И снова коридоры, длинные и бесконечные, как дорога в преисподнюю… А за решётчатыми окнами уже бушевала весна, таял снег и шумные птахи на воле гоношились, спеша поскорее обзавестись гнездами, подругами и потомством, ибо весна, как и сама жизнь, далеко не бесконечна…

Начальник оперативной части был молод, улыбчив и рыжеволос. Он носил модный зелёный пиджак и с виду больше походил на преуспевающего бизнесмена, нежели на офицера милиции, занимающего столь высокую должность. Однако сейчас майор Рыков не улыбался, а сверлил сидящего напротив Ивана буравчиками маленьких, остреньких глазок. Иван откровенно скучал и на психологическое давление реагировать не собирался. Наконец, майор нарушил молчание:

– Слушай, Ваня, а ты – редкостный тип…

Иван увлеченно рассматривал плакат, висящий в углу комнаты. На плакате пьяный милиционер со стаканом в руке сидел в бутылке водки на колесиках. Под рисунком шла надпись:

– А чего случилось-то, начальник? – Иван наконец оторвал взгляд от плаката.

– Он еще спрашивает, – хмыкнул майор и оскалился. – Знаешь, Иван, давил бы я таких, как ты… Читай, – он бросил на стол вчерашнюю газету.

На последней странице в рубрике «Криминальная хроника» была обведена фломастером небольшая заметка.

«…Неделю назад при загадочных обстоятельствах ушел из дома и не вернулся следователь Писарев Андрей Петрович. При себе имел коричневый портфель с документами, одет был в серую куртку…»

Иван пожал плечами:

– Я-то здесь при чем?

Злые буравчики маленьких глаз начальника оперативной части приклеились к его лицу.

– Вместе со следаком пропало твое уголовное дело. И все вещдоки из архива. И терпило исчез. Нет их, будто и не было… Да, Ваня, будь моя власть, я б тебе прямо здесь кишки на табурет намотал.

«Нет, кум, у тебя такой власти, – подумал Иван. – Стало быть…»

– Но так как нет у меня такой власти, – эхом Ивановых мыслей откликнулся майор Рыков, – придётся тебя отпускать. Дело попало в газеты – и вот результат. Хрен бы ты отсюда вышел, но сейчас демократия, куда деваться… Правда, я очень надеюсь, Ваня, что мы ещё встретимся.

«Все может быть, гражданин начальник. Земля, она круглая, может, и встретимся», – про себя усмехнулся Иван…

…Он шёл по длинному, гулкому коридору, перегороженному множеством решетчатых дверей.

– Стой, лицом к стене, – конвоир открыл замок, пропустил парня вперед и запер за ним массивную решётку. – Прямо, не оглядываться…

И снова пустынный коридор…

Эхо шагов многократно отражалось от высоких стен и терялось в лабиринте бесконечных углов и поворотов. Он шёл вперед. В его голове навсегда отпечатывались бесконечные ряды чёрных дверей, запертых на большие квадратные замки, вековые потеки сырости на стенах, затхлый, тяжелый запах склепа и человеческого горя, сбитого, скрученного в тугую спираль тёмной энергии. Здесь, как в вязкой болотной жиже, трудно было двигаться, трудно дышать. Ему казалось, что он идет по дну реки Ненависти и Забвения, мифического Стикса, неведомо кем перенесенного из кошмарных снов далекого предка к нам, в наше время…

Лабиринты кончились. Ему подсовывали какие-то бумажки, и он, не глядя, их подписывал. Всё больше дверей захлопывались за его спиной, всё больше людских теней оставалось сзади, исчезая из его жизни, становясь прошлым. С него снимали отпечатки пальцев, выдавали какую-то мелочь, отнятую при аресте… Он двигался как кукла, делая то, что от него требовали, и не веря, что это – всё, конец многомесячного кошмара, что царство теней отпускает его из своих объятий…

И наконец, последний человек без лица, в форме, с автоматом на плече. И последняя дверь…

Иван вышел на улицу. Прохладный ветерок взъерошил волосы и бросил в лицо горсть сухой, колючей пыли. Он взглянул на небо. В голубой дали огромным прожектором сияло кроваво-красное закатное солнце, и одинокая, маленькая тучка бежала к нему, словно собачонка, помахивая коротким кудрявым хвостом. Сумерки сгущались над улицей «Матросской тишины». Грязно-жёлтые, изуродованные навесными шахтами лифтов и ободранные временем фасады зданий уставились на парня блестящими линзами подслеповатых окон. Темная энергия тюрьмы проникала и сюда. Она пропитывала собой воздух, старила стены домов и людей, живущих за этими стенами, корёжила деревья в переулках, заставляя их извиваться и корчиться, цепляясь за спертый воздух узловатыми пальцами ветвей…

Но всё-таки это была Свобода.

Перед ним лежала серая лента асфальта, исчерченная линиями трамвайных путей. Слишком тихая улица. Без прохожих. Без шума автомобилей и одуряющих весенних запахов. Без жизни.