Роман Глушков - Кровавые берега

Впрочем, этого тоже не случилось. Когда тряска улеглась, а корабль окончательно остановился и прекратил заваливаться набок, его поперечный крен составлял порядка сорока пяти градусов. Увеличится он еще или нет, пока неясно, но в данный момент «Шайнберг» пребывал в относительном покое… Если, конечно, не считать того бедлама, что творился у него на палубах и в трюме.

– Ну вот и милый сердцу причал! – съязвил де Бодье, кряхтя и потирая ушибленную спину. – Буду вам очень признателен, мадам и мсье, если вы поможете мне выбраться из этого железного гроба, потому что сам я на это, увы, не способен.

И он с тоской посмотрел на растрескавшийся иллюминатор, чьи размеры были явно меньше, нежели окружность талии толстяка Сенатора. А теперь к этой проблеме добавилась еще одна: левый борт, на котором располагался иллюминатор, находился у нас над головами. Но как бы то ни было, более быстрого и безопасного способа выйти на свободу нам не придумать. В моторный отсек продолжала прибывать вода, и хоть вряд ли она могла до нас достать, проверять это мы не намеревались. Поэтому я отыскал в куче хлама кувалду, затем, хватаясь за стеллажи, добрался по накрененному полу к борту и несколькими ударами открыл нам выход наружу…

Первым на свободу выбрался тоже я, пусть это было и невежливо по отношению к пожилому человеку и даме. Хотя о какой вежливости сейчас могла идти речь? Неуклюжего Гуго пришлось извлекать из утробы корабля всеми имеющимися у нас силами, которых и так было кот наплакал. И иного способа сделать это, кроме как тащить товарища за руки и подсаживать его снизу, попросту не существовало.

После трех с лишним суток, проведенных в закрытом пространстве и полумраке, свобода наградила меня легким головокружением. И оно лишь усилилось, когда я огляделся и в полной мере оценил положение, в какое мы вляпались.

Я стоял на огромной наклонной плоскости, какую представлял собой левый борт лежащего на прибрежной отмели «Шайнберга». Он не дотянул до суши метров триста пятьдесят или четыреста. Немного, и все же вброд до берега не дойти. Озерное дно во взбаламученной воде не просматривалось, но и так было ясно, что глубина тут составляла несколько метров.

Побережье, к которому стремилось судно, было каменистым, но пологим. Полдня работы двум-трем строймастерам, и здесь будет огромная ровная площадка. Столп и Новое Жерло просматривались отсюда также хорошо, позволяя восхититься своими истинными размерами. Но в данную минуту всем нам было не до созерцания берега. И мы, и жертвы устроенного нами кораблекрушения спасали свои жизни, ища выход из гигантской западни.

Некоторые – видимо, те, кто застал катаклизм в левой половине судна, – подобно нам выбрались с палуб на бортовую обшивку. Эти люди, видимо, опасались, что судно продолжит крениться, и полагали, что именно здесь сейчас самое безопасное место. Возможно, они были правы, но им так или иначе не следовало задерживаться на корабле.

Одно хорошо: здесь еще не знали, что это мы виновны в катастрофе, и потому на нас не обращали внимания. А те, кто знал злоумышленников в лицо, либо разбились, либо утонули, либо пытались выплыть из трюма, причем нашим путем им было уже не прорваться. Дверь в кабинет Раймонда открывалась вовнутрь, а на ней громоздилась куча мебели вперемешку с прочими вещами. И сдвинуть их, просунув руки сквозь решетку, не представлялось возможности, так как ведущая туда лестница находилась теперь под большим наклоном и была повреждена.

С тревогой оглядев сушу и не заметив наших соратников, я понял, что правильно предугадал их тактику: они и впрямь выжидают момент, когда матросы и пассажиры «Шайнберга» начнут высаживаться на берег. Чем еще мы могли помочь дону Балтазару? Разве только не подлезть ненароком под пули кабальеро и снаряды «Подергушек»… Вот только я очень сомневаюсь, что в горячке битвы команданте вообще станет беспокоиться о жизнях шкипера Проныры и его команды…

Ну ладно, черт с ним, с команданте. Чем мы можем помочь Дарио? Первым делом надо удостовериться в том, жив ли он и не нужна ли ему помощь или защита. Королева Юга может запросто обвинить своего фаворита в том, что это якобы он подстроил кораблекрушение, и прикажет прикончить его прямо на месте. Вряд ли мы в силах предотвратить такой исход, но следует хотя бы попытаться это сделать.

Адепты церкви Шестой Чаши любят приговаривать, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому рассчитывать на милосердие Септета Ангелов. Что ожидало на Высшем суде ангелопротивного вероотступника Гуго де Бодье, не ведал никто. Но раз уж он еще мог проделывать фокусы с «игольным ушком» – в нашем случае с выбитым иллюминатором, – вероятно, ангелы продолжали благоволить Сенатору, несмотря на его тяжкие прегрешения.

И с Гуго, и с нас, его ассистентов, сошло при этом семь потов. Но в конце концов я вытащил, – а Долорес вытолкала, – нашего старательно втягивающего живот друга из чрева корабля на свободу. А пока он сидел на обшивке и приходил в себя, я протянул руку и помог выкарабкаться Малабоните. Но сначала она передала мне мою кувалду и найденный среди вещей Раймонда увесистый разводной ключ.

Практичная женщина, что ни говори. Без напоминания догадалась, что хоть мы и не планировали встревать в драку, иметь при себе оружие все равно будет нелишне.

– Святой Фидель Гаванский! – только и смогла вымолвить Моя Радость при виде того, что мы натворили.

И я ее прекрасно понимал: снаружи последствия кораблекрушения выглядели на порядок грандиознее, чем изнутри…

Кратчайший путь на верхнюю палубу отныне пролегал не по трапам, а прямо по внешней обшивке палубных надстроек. Дело это было рискованное, но посильное, если при подъеме не смотреть по сторонам и не оглядываться назад. Эти ограничения касались лишь меня и Гуго, поскольку Долорес высоты не боялась. Поэтому я поручил ей взбираться позади де Бодье, чтобы подбадривать его, если он вдруг замешкается. Почему она, а не я? Все просто: у Малабониты лучше получалось оказывать Сенатору моральную поддержку. В глазах женщин тот всегда храбрился и старался не ударить в грязь лицом, а вот мне, напротив, любил порой высказывать свои сомнения и страхи.

Я тоже ощущал легкий мандраж, но в подбадривании не нуждался. То, что я карабкался в авангарде, уже не давало мне расслабиться и проявлять неуверенность. Засунув кувалду под ремень – благо она была не слишком тяжелой, – я преодолевал метр за метром палубу за палубой. И, слыша, как позади пыхтит Сенатор, понимал: он тоже не желает сдаваться на полдороге.

По мере нашего продвижения вверх выступов становилось все больше и больше. Пока мы карабкались непосредственно по корпусу, нам приходилось цепляться лишь за иллюминаторы, какие я предварительно вышибал кувалдой, если они еще не были разбиты. К счастью, пока что мы ни с кем не столкнулись – корпус был огромный, а народу спускалось вниз не слишком много. Куда подевалось большинство тех, кто выжил и не покалечился, выяснили, когда доползли до надстроек. Люди стремились из закрытых помещений на главную палубу, где офицеры и матросы пытались организовать эвакуацию на шлюпках. Особого порядка при этом не наблюдалось, но паника отсутствовала. Все-таки военных на судне было больше, чем гражданских, и это вселяло в последних уверенность.